Я поднялся и пошел по тропинке. Вскоре показался берег, на солнце блеснула вода. Мое сердце не выдержало, учащенно забилось: «Эх, и половлю сегодня! Пусть Симуш сам расхлебывает…»
Не помню уж, сколько я сидел на берегу с удочками, может быть, час, а, может, и два… Клевали окуни да и плотва. Только знай, червей насаживай. Но тут оттуда, где купались ребята, я услышал тревожные крики, шум. Я прислушался. Крик не умолкал. Бросив удочки, я побежал по берегу.
Едва я выбрался из-за зарослей ивняка на песчаный берег, где был у нас пляж, как кто-то налетел на меня, чуть не сбив с ног. Это был Гоша.
— Беда! Симуш утонул! — крикнул он на ходу, и побежал дальше, к лагерю.
— Стой! Стой! — закричал я.— Как утонул? Что ты мелешь? Симушу и Волга нипочем…
Симуш у нас считался одним из лучших пловцов. И я не поверил своим ушам.
Гоша остановился.
— Ничего я и не мелю! — обиделся он.— Не веришь? Беги туда. Судорога его схватила! На самой середине камнем ко дну пошел. Честное слово! — поклялся Гоша.
— Утонул… — упавшим голосом повторил я.— Совсем-совсем утонул?..
— Хорошо, Якруш рядом плыл,— сказал Гоша.— Он и нырнул. Якруш, понимаешь? И вытащил его на берег.
Гоша еще хотел что-то сказать, но махнул рукой и побежал.
Сердце у меня готово было выскочить из груди. Ком подкатил к горлу, мешая дышать.
На берегу толпились ребята. Девочки, отбежав в сторону, уткнув лица в ладони, тихонько плакали. Все смотрели испуганно на кого-то лежавшего на песке. Я пробился сквозь живую стенку и выбрался на середину. На песке лежал Симуш. Рядом с ним на корточках сидели Николай Иванович и наша фельдшерица Нина.
Симуш, видно, только очнулся. Лицо у него было белое-белое, а губы — точно синенькая полоска. Николай Иванович гладил его по голове, о чем-то спрашивая. Но Симуш словно бы не понимал, что с ним. Он оглядывался и молчал. Я подошел поближе, присел перед ним и погладил друга по плечу.
— Ах, Симуш, Симуш,— сорвалось у меня.— Как же так? Нельзя тебя, оказывается, оставлять одного, без присмотра.
Симуш хотел улыбнуться мне в ответ, но улыбка у него не вышла. Силы оставили Симуша, он закрыл глаза. Из лагеря прибежал Гоша с ребятами. Они принесли носилки. Симуша уложили на них и понесли в лагерь.
К вечеру ему стало получше. Он улыбнулся, заговорил. Но когда ему рассказали, что его спас Якруш, нахмурился, нелюдимо замолчал.
Я сидел около его постели, когда в палатку пришел Николай Иванович. Он потрогал лоб больного, пощупал пульс.
— Как дела? — присев на край кровати, спросил он Симуша. Погладив его по голове и вглядевшись в лицо, воскликнул: — Э-э-э, так не пойдет! До чего же ты хмурый! Знаешь, когда ребятам сказали, что тебе стало лучше, они закричали «ура»? А ты, брат, скис. Что, плохо себя чувствуешь?
— Плохо,— мрачно ответил Симуш.— Очень мне худо, Николай Иванович. Ошибся… Простите… Ветку яблони ведь я сломал! Ни Якруш, ни Гоша тут ни при чем…
— Вот оно что,— задумчиво произнес Николай Иванович. И, помолчав, твердо добавил: — Ладно, об этом сейчас не будем говорить. Дня через два уже возвращаемся домой. Там во всем и разберетесь. А теперь успокойся. Спи!
Он обнял Симуша за плечи, прижал к себе и поднялся. Когда мы вышли на волю, Николай Иванович остановился, посмотрел на темное небо, мерцающие далекие звезды, вздохнул и сказал:
— А ведь Симуш, действительно, выздоровел…
В темноте я видел, что Николай Иванович улыбается...
Перевод с чувашского Виктора Синицына.
Художник В.Я. Арапов.