Ну — надо отдавать непобитое. И на долю Ивана Ефимовича выпало подготовить к сдаче обратно американцам шестьдесят семь штук «виллисов».
— Ребята, — сказал им тогда генерал, — дело всемирного значения. Машины, сами видите, пообтрепались…
— Ясно, — ответили орлы, — доведем до дела, краснеть не придется… Какие взяли — такие отдадим…
И они действительно, забыв все на свете, забыв интересоваться демобилизацией и временем, которое сразу после войны потекло особенно быстро и заманчиво, стали доводить эти «виллисы» до внутреннего содержания и внешнего вида.
Иван Ефимович лично не вылазил из ям и другим не велел. Три машины пришлось разобрать на запасные части, о чем было, конечно, доложено. Где их было брать, эти запчасти? Машины, конечно, списали, но зато было потребовано, чтоб остальные получились как с конвейера.
И они получились как с конвейера.
Они получились как новенькие, ровно на них не только не воевали, а и не ездили. А между тем имелись в них и пробоины, были они и покорежены и раскурочены, а в иных оказались следы не чего-нибудь, а именно крови…
— Пусть знают союзнички, как мы содержим технику, — говорил лейтенант Яковлев в редкие минуты перекура.
— Нехай знают, — отвечали орлы, щерясь от злой работы.
И работали. И на ту работу приезжали смотреть начальники, а однажды и корреспондент с фотоаппаратом «ФЭД». Корреспондент поцокал языком, повздыхал и высказался:
— Жаль, ребята, что это «виллисы»… Политически неудобно так работать на союзничков! Жаль. Были бы наши машины, я бы вас затакой энтузиазм в газете бы распечатал…
Орлы говорят:
— Мы не на союзничков работаем. Мы им уже отработали — кто рукой, кто ногой, а кто и головою… Мы так работаем от злости до работы.
Корреспондент говорит:
— Ваша работа заслуживает огромного общественного интереса. Но в данный момент ее выпячивать — политически неверно.
Орлы говорят:
— Про политику не знаем, а так думаем, что работа есть работа. При хорошей работе и политика хороша…
— Правильно, — хвалит корреспондент.
Тогда старшина Василий Петрович говорит:
— А вы «виллисы» не фотографируйте. Мы их так поставим, что модели будет не видать. Вы наш энтузиазм фотографируйте. Вот вам и вся политика.
Ну, посмеялись, конечно, в том смысле, что пока еще все в военной форме — и читателю будет не ясно, кончена война или все еще нет. В общем, похвалить похвалил, но фотографировать не стал.
И вот колонна была готова.
Генерал осмотрел, заулыбался, стал руки пожимать. Ребята руки ветошью вытирают и генералу протягивают. Генерал довольный ходит.
— Представим к награде, — говорит. — Вы поняли политическое значение вашей задачи, и благодаря вашей работе мы не ударим лицом в грязь. Пусть знают союзнички, с какими мастерами имеют дело! Машины поведете лично на американское судно. Всем побриться, помыться, получить новое обмундирование!
Обмундирование действительно выдали. Двадцать четыре комплекта. Старшина Василий Петрович привез два тюка. Ну, оделись как надо и решили ехать в три ездки. Ехать до порта недалеко — девяносто шесть километров. Пригонят первую партию — двадцать четыре машины. Двадцать штук ставят в рядок, на четырех назад возвращаются и снова ездка…
Первый раз приехали — стоит пароход. Небольшой, черный, в одну трубу. Представители командуют — сюда, мол, — а сами с американцами о чем-то. Американцы смотрят на машины без внимания. Вроде бы не видят качества. Марку держат. Тоже соображают политический момент. Ну, разглядывать союзничков не приходится, надо возвращаться. Не робейте, ребята, еще удивим, а не удивим — хреп с ними, мы свое сделали.
Во второй раз пригнали еще двадцать четыре машины. Поехали за последними.
И тут, при последней ездке, все и началось. К последней доставке спустили американцы на причал здоровенную машину. Иван Ефимович, пока она на борту стояла, думал, что это часть парохода. Оказалось — нет.
Новенькие «виллисы» стояли в ряд — шестьдесят четыре штучки. Помнится, еще солнышко вылезло — поиграть, поблестеть. Но недолго оно играло. Подошли лениво, в развалку, четыре здоровенных негра в комбинезонах, в пилотках, за щекою — жвачка, жуют по-коровьи и, не глядя ни на кого, ни на сами «виллисы», стали загонять их в машину по одному. Загонят в машину, выйдут лениво-развалисто и — на следующий «виллис».
И тут поняли яковлевские орлы, что перед ними — пресс. Но поняли поздно, хотя все были правильные слесаря и в технике разбирались. И такой это был пресс, что одним ходом делал он из «виллиса» лепешку, а другим отправлял ее на пароход. И пока он отправляет, въезжает в него следующий «виллис»…
Иван Ефимович обомлел, не сообразил что к чему, а по третьему «виллису» кинулся к представителю:
— Товарищ полковник, разрешите обратиться…
— В чем дело?
— Как же можно это терпеть? Мы же целый месяц жизни не видели, делали их…
Полковник перебивает:
— Вы, лейтенант, устали, идите отдыхать.
А сам глазами крутит на американского представителя. Американский представитель, видать, по-русски понимает, что-то сквозь зубы — другому. Стоят — посмеиваются. Наш майор отводит Яковлева в сторонку:
— Ты понимаешь, что делаешь? Трибунала захотел? Где твои гордость и патриотизм? Валяй с глаз и шарагу свою уведи, пока цел!
А ребята, действительно, стоят бледные до изнеможения, и видно по их лицам, что погибают они как побитые, как помятые этим прессом. Яковлев подходит, говорит:
— Ребята, нам здесь делать нечего… Мы свое сделали… Жалость наша тут не поможет. Тут — политика.
Построил кое-как, увел, и правильно сделал, потому что, как только из порта вышли, два слесаря — к решетке и забились:
— Мы же их как малых детей!
Ну, другие оттаскивают. Мол, какая разница, отдать надо было, а что с ними будут делать — нас не касается. Вроде бы не видели.
— Как же не видели, когда видели!.. В три господа бога мать! Это же машины! Это же на них ездить и ездить!
— Вот как капитализм поступает с нашим трудом!
— И негров пустили, сволочи, а? Мол, такая работа, что и негр справится…
Но на негров у яковлевских орлов зла не было. Понимали — подневольные. Приказали им уничтожить, они и уничтожают. Может, он и жвачку жевал, чтобы нервы успокоить: тоже ведь — человек, трудяга, знает, почем работа стоит.
А на американцев, на белых, было зло.
И только старшина Василий Петрович, как старший по возрасту, закурил и сказал:
— Списать надо было… Побили, мол, в борьбе с врагом… И все… Списать надо было…
И при таких его словах все замолчали, закурили, вроде ничего не было. Дело было высокое, недоступное и опасное…
В тот вечер подразделение напилось. Напилось горько, как никогда. Василий Петрович спирту достал, тушенки. Вскроешь банку, а там — розовое, как язык показывает, сволочь.
Конечно, ругали начальство, но осторожно.
— Надо было списать, правильно старшина говорит.
— Неверно! Надо по-честному, без обмана. Занял — отдавай…
— Кровь они нам небось не отдадут? Тоже — занимали…
— Что ж они, сами оставить нам их не могли? У нас — разруха: почему не помочь?
— Жалостливый какой! Помочь! Христа ради, что ли? Мы не нищие. Ты говори, да не заговаривайся, даром что выпил. Тут — классовая борьба. Они бы тебя самого — под пресс, когда бы смогли…
— Это все так, ребята, но машинок жалко… Как он двинет ее, а из нее — масло, как сукровица, и хрустит, как кости ломает… Звери, не люди…
Старшина Василий Петрович возражает:
— Стало быть, выгода есть.
— Какая ж такая может быть выгода — машины плющить на блины?
— А такая выгода. Лом возить на переплавку — выгоднее.