— Зачем?
— К Ивану заедем. Надо ему визит отдать.
— А если не проедем?
— Почему не проедем? Сейчас сухо.
Красивый дорожный знак известил нас о приближающемся перекрестке. Ехать надо было налево. С шоссе спускались в сторону, в поля, два асфальтовых обрубка, густо намазанных рыжей землей.
Автомобиль, осторожно щупая почву, слез с обрубка и попал на укатанную желтую дорогу. Из-под колес заструилась пыль.
Дорога мне нравилась. Она легко бежала среди полей, дождик прибил ее слегка, пыль клубилась аккуратно. На дороге стояли знаки, как на настоящей, — обгонять нельзя, превышать скорость нельзя, вообще ничего такого нельзя. Если бы под колесами был асфальт, может быть, шоферам по свойственной им недисциплинированности хотелось бы озорничать, игнорируя знаки. Но здесь мы оказались в сфере слияния правил с действительностью. Ни обгонять, ни превышать скорости здесь не было возможности. Умный человек поставил здесь эти знаки. Подлинный жрец природы, если считать, что природа — храм.
Впрочем, вскоре мы догнали грузовик, на котором сидели бабы в ватниках и косынках, прикрывающих лоб. Бабы громогласно пели, раскачиваясь на неровностях пути. Нас заволокло пылью. Когда пыль осела, мы увидели, что бабы кричат нам что-то обидное и машут руками, подбадривая.
— Догнать и перегнать! — приказал Пашка.
Я добавил газу.
Но бабы не дремали. Они загалдели, одна наклонилась к кабине, и грузовик стал вилять, поднимая пыль. Начиналась дорожная игра. Пришлось отстать.
— Стой, — сказал Пашка, — дай я.
Я остановился. Мы поменялись местами. Грузовик скрылся за лесополосой. Пашка поехал, легко объезжая бугры. Он вертел руль левой рукой, а когда надо было переключать скорость, прижимал баранку коленом, освобождая руку. Это был, конечно, фокус, ибо рука его была вездесущей.
— У тебя слишком много рук, — проворчал Петухов, — они тебе мешают. Правая не знает, что делает левая.
Мы догнали грузовик. Бабы веселились, не подпуская. Грузовик пылил.
— Ну тебя к черту, — сказал я Пашке.
Он не ответил, замедлил ход, не выражая желания обгонять. Ветерок сдувал пыль с проселка. Пашка плелся за грузовиком, приучая настырно поющих дам к мысли, что мы смирились с судьбой. Ветер отделял пыль. На заднем борту грузовика значилось: «Обгон справа запрещен». Петухов сказал:
— Правильно. Обгонять нужно только слева. Это тебе подтвердит любой радикал и прогрессист… Все они передовые, когда начинают обгонять… А потом тормозят, и ты вмазываешься в ихний бронированный зад…
Бабы успокоились, понимая, что обгона не будет. Но когда они снова запели, Петухов неожиданно выскочил налево и легко обогнал грузовик, оставляя за собой громогласное разочарование.
— Нужно, — сказал он, — усыпить бдительность. Чтобы публика пела песни…
То, что он не знал дорогу, выяснилось часа через два. Мы елозили по проселкам, и мне показалось, что дважды попадали туда, откуда выехали. Грузовик давно пропал, мы мотались по чистому полю, пыля впустую и сжигая бензин. Спросить дорогу было не у кого. Большая лужа преградила нам путь, но Пашка смело въехал в нее и легко преодолел. Нас ждало еще несколько луж — видимо, дождь прошел здесь недавно. В очередной луже автомобиль забарахтался, как муха во щах, и заглох.
— Все, — сказал Петухов.
— Паша, — спросил я, — как же будет с дальнейшим развитием автомобилизма? Неужели мы здесь умрем?
— Я думаю, да, — сказал он.
— В таком случае нам следует написать что-нибудь предсмертное, — сказал я, вспомнив Сфинкса.
Мне показалось, что бывают такие случаи в жизни, когда совершенно необходимо, чтобы пришел пророк с огненным взором и сначала для порядка проклял сбившегося с пути, затем грозно указал бы ему дорогу к истине и наконец, отматюгав, потащил бы из лужи заблуждений.
— Нам нужен пророк, — сказал я Пашке. — Причем с тросом. Потому что у меня троса нет.
Петухов открыл дверцу и, выглянув, констатировал:
— Полколеса… Я подозреваю, что эту дорогу проложили специально для нас…
ГЛАВА ПЯТАЯ
За такие дела, — сказал Крот, — бьют морду. Ты безответственный человек.
— Рома, — Карпухин учтиво приложил руку к сердцу, — ее супруг — ужасный тип. Он замучил ее попреками и подозрениями. Они разошлись. Крот рассмеялся, задрав голову, что ему было труднее всего.
— Это она тебе сказала?
— Она мне сказала только про развод. Про остальное я догадался сам.
Крот ходил по кабинету, как маневровый тягач. Карпухин оправдывался:
— Рома! Лучше жалеть о том, чего не сделал, чем о том, что сделал.
— Забавная ситуация, — размышлял Крот, — ты знаешь, почему они разошлись?
— Понятия не имею.
— Они разошлись фиктивно! Чтобы она могла вступить в кооператив и оставить Сименюку жилплощадь. А потом они сойдутся, сменяются, и у них будет большая квартира.
— Бедная крошка, — спокойно сказал Карпухин. — А вы не можете дать вашему сотруднику квартиру?
— Чудак! Мы ему дадим в будущем году двухкомнатную, как растущему специалисту. Больше мы не можем. Впрочем, может быть, у нее изменились планы?
— Не думаю, — сказал Карпухин, — я не достоин ее. Крот засмеялся:
— Наконец-то появился повод для развода!
— Ты формалист, — сказал Карпухин. — Я к тебе пришел не для того, чтобы ты топтал мое чувство. Мне нужна фанера восемь миллиметров. Я уважаю Яковлева — он дает мне кушать. Позвони своим босякам, чтобы была фанера.
— Фанера, фанера, фанера, — пропел Крот. — Будет тебе фанера… Он посмотрел на Карпухина своими точками, наполненными маслянистым цветом нездоровой зависти.
— Кажется, все готово, — сказал он. — Суд через неделю. Адвокат — Сорокин. Возможно, вытащим девочку, и у тебя будут основания быть другом дома.
— Пошляк! — закричал Карпухин. — У тебя нет ничего святого!
— Святого у меня до хрена, — возразил Крот. — Поэтому я и вгруз в это дело. Для меня Колькино слово — закон.
— А ему зачем?
Крот присел к столу, тарабаня короткими пальцами:
— Он любит, чтобы все было в ажуре. Сережа Сименюк действительно талантливый парень. Он, конечно, лопух, но это к делу не относится. Эта маленькая мымрочка вертит им как хочет. Боюсь, что в конце концов она его отправит на каторгу. Ей нужна большая квартира! И должен сказать, Кеша, что тебе в этой квартире не жить. Ты умрешь, как Рембрандт, в полной неизвестности.
— А Колька твой знает про эти делишки?
— А зачем ему знать? Что у него, заместителя нет?
Пророк появился на голенастом тракторе, остановил свою технику рядом с нами и, выплюнув окурок, спросил:
— Застряли?
— Ты не трепись, — сказал пророку Пашка, — ты вытащи.
Пророк надвинул кепку и полез с трактора. Он был в резиновых сапогах.
— Кабы не я, долго бы сидели… Тут не ездят… Сбились вы… Трос есть?
— Конечно, нет, чего захотел, — сердито ответил Пашка. Пророк покачал головой:
— Кто же это без троса ездит?
И, не ожидая ответа, полез под облучок. Там у него лежала старая пеньковая веревка, толстая и потрепанная от частого употребления. Видно было, что таскал он в рай заблудших не однажды.
Пророк хлюпал по луже, привязывая нас к трактору.
— Поберегись! — крикнул он и попер медленно.
Нельзя сказать, что мы ждали спасения сложа руки или пересказывая друг другу историю своей жизни. Мы пытались выбраться и сами. Поэтому к моменту появления трактора мы уже прочно сидели на брюхе и колеса наши обращались в жиже весьма свободно.
Трактор выбрался на сухое легко. Наш автомобиль стоял за ним мокрый и грязный, отряхиваясь по-собачьи.
Парень отвязался.
— Куда едете? Мы ответили.
— Двенадцать километров, — сказал парень, — так и держитесь. Пашка достал рубль.
— Помолись за нас.
Парень улыбнулся прекрасными белыми зубами: