Мы замерли, пытаясь понять смысл сказанных им слов. Наконец, Джош неуверенно произнес:
— Отец! То, что все считают нас близнецами, совершенно ничего не значит! Мы с Аннабель по крови — не родня, и мы все об этом знаем!!!
— Вы — родня! — резко вскричал отец, вставая со стула и делая к нам два шага, — Аннабель — моя внебрачная дочь!
Повисла страшная гнетущая тишина. Мы с Джошем с ужасом переглянулись, не вмещая услышанных слов.
— Не может быть! — сдавленно прошептал Джош, бессильно присев на край кровати, — Я не верю!
Потом он резко вскинул голову и с отчаянием посмотрел на отца.
— Папа! Это не может быть правдой! Вы с детства говорили нам совершенно другое! Вы нашли Аннабель на пороге нашего дома! Она не может быть твоей дочерью!!!
— Но она моя дочь, — как-то даже печально произнес отец, — у меня был роман на стороне. Эта женщина родила ребенка и принесла его в наш дом. Чтобы утаить факт моей измены, мы назвали Аннабель подкидышем… Вот почему вы с Аннабель так сильно похожи внешне: вы дети одного отца…
Джош в отчаянии закрыл лицо руками и зарыдал. Я тоже залилась слезами и спрятала лицо в коленях. В комнате громко всхлипнула мама, а отец просто ушел…
Это был полнейший крах всего: наших надежд, мечтаний и всей нашей жизни. Это был просто настоящий конец!.. Вскоре ушла и мама. Она не проронила ни слова. Да тут и нечего было говорить.
Мне хотелось резко проснуться и радостно осознать, что это не более, чем ночной кошмар, но, к сожалению, это был совсем не сон. Мне хотелось прильнуть к Джошу и услышать его утешающие слова: «все будет хорошо», но он и сам был в отчаянии, да и хорошо уже не могло быть никогда…
Мы оказались кровными родственниками! Все наши поцелуи и нежности теперь превратились в откровенный инцест! В один миг мы потеряли свою любовь навсегда.
Я встала с кровати и медленно поплелась в свою комнату. Джошу в тот момент было, наверняка, больно смотреть на меня, как и мне больно смотреть на него. Мне лучше было уйти…
Я не выходила из комнаты больше недели и почти ничего не ела. Джош тоже не появлялся. По случайно услышанному разговору двух служанок во дворе, я поняла, что брат тоже в глубокой депрессии и заперся у себя. Часть меня порывалась бежать к нему, утешать его и утешиться самой. Я просто жаждала его обнять и почувствовать его биение сердца, но дикая и жгучая боль внутри останавливала меня: нам больше так нельзя! Мы больше не можем быть нежными! Мы больше не можем жить так, как прежде…
Я горько заплакала в очередной раз и снова отказалась от еды. Я просто не хотела жить…
4. "Вам жить надоело???" — "Может и надоело!.."
Два месяца спустя…
Я сидела возле окна в швейной мастерской и медленно наматывала нитки на деревянную катушку. Иногда я поглядывала в окно, но там не происходило ничего интересного. Впрочем, даже если бы там и было что-либо интересное, меня бы этот совсем не зацепило, потому что меня больше в этом мире не интересовало ровным счетом ничего.
Джош уехал в военную гимназию ровно сорок дней назад. Я даже не видела его после той ужасной ночи: не смогла. Я боялась, что разрыдаюсь на глазах у всех и не отпущу его. Все слуги и члены семьи вышли проводить его в дорогу, а я не вышла. Я лишь смотрела на него из окна и плакала.
В какое-то мгновение он остановился посреди двора и поднял голову вверх, ища мое окно. Я затрепетала и отчего-то нырнула в комнату, чтобы он меня не заметил. Может, мне не нужно было прятаться? А когда я снова выглянула во двор, он уже садился на коня.
Джош умчался прочь, оставив меня с разорванным сердцем и изломанной жизнью. Он, конечно, не был в этом виноват, но жить без него я просто не умела, поэтому тоска начала полностью меня съедать.
Я не могла есть, не могла спать. Мне постоянно мерещился Джош и его нежный голос. Мне казалось, что он сейчас войдет в комнату и начнет смешить меня, развевая скуку, или же потащит меня в нашу беседку, чтобы засыпать какими-то забавными философскими историями. Кстати, к той беседке я больше не пойду никогда в жизни. Ее больше для меня не существует. Это кладбище нашей любви, и я просто не хочу ее видеть…
А я сама просто перестала жить. Я не ела и никуда не ходила. Тогда мама начала кормить меня насильно. Я не противилась. Мне было все равно. Я словно выключила свою душу, все ее функции, чтобы не чувствовать невыносимую боль. От меня осталась лишь безвольная оболочка, которая делала то, чего от нее хотели.
Необычайную заботу обо мне неожиданно проявила Мирри. Она начала выводить меня в сад, а потом и вовсе устроила меня работать в швейную мастерскую, где постоянно приглядывала за мной. Я выполняла крайне простую работу: перематывала нитки, складывала ткани, протирала мебель. Мне было все равно, чем заниматься. Я просто молча исполняла все то, что мне говорили.