Наконец, наступила первая ночь дома. Я упорно отказывалась оставлять Джоша одного, хотя у меня от усталости и голода уже кружилась голова. Я скрыла от Джоша, что устроила голодовку, иначе он бы мне этого не позволил, а я должна была во что бы то ни стало повлиять на решение отца.
Когда, наконец-то, дом полностью затих, я присела на край кровати Джоша. Он посмотрел на меня немного печальным взглядом и нервно сглотнул. Мы оба понимали, что нам пора поговорить по душам.
— Аннабель, как ты поживала? — тихо спросил Джош, немного смущенно опустив глаза.
Я даже не знала, что ему ответить. Сказать, что умирала тут от отчаяния и боли? Нет. Я не хотела этого говорить. С другой стороны, я не желала от него ничего скрывать.
— Джош, — тихо произнесла я, — мне было плохо… Но сейчас… сейчас у меня уже есть силы жить…
Он резко взглянул на меня с примесью боли и беспокойства, а потом заставил себя улыбнуться и сказал:
— Я рад. Я рад видеть, что ты в порядке…
Но потом он снова печально опустил голову. И я поняла, что его душевные раны все еще невыносимо болят. Тогда я просто опустилась на колени перед его кроватью, взяла его за руку и прижала его ладонь к своей щеке.
— Братик! Мы должны жить дальше! Пожалуйста, больше не делай с собой ничего!!!
Он изумленно посмотрел на меня и тихо прошептал:
— К-как ты узнала, что… что это я..?
Я начала плакать и умолять его:
— Джош, родненький! Дорожи своей жизнью, прошу тебя! Я поняла о твоих намерениях, как только прочла твое последнее письмо. Ты попрощался со мной через маму, и я догадалась…
Я заплакала сильнее, снова представив, что могла потерять его навсегда. Потом я поднялась с колен, взобралась на кровать и крепко, насколько позволяли его раны, обняла его.
— И, хотя мы не можем любить друг друга, как муж и жена, Джош, но мы можем по-прежнему быть друг для друга братом и сестрою. Мы можем общаться и заботиться друг о друге, мы можем вместе смеяться и делиться проблемами! Мы все еще можем это, Джош!
Я не видела его лица, но почувствовала, что он тихо плачет. Однако я ощутила, что это не слезы горя, а слезы очищения: очищения от мук, сердечных ран и разочарования.
— Да, моя любимая сестренка, — прошептал Джош мне на ухо, — я согласен всею душою любить тебя, как брат…
Потом мы замолчали и просто прижимались друг к другу, как в прошлые далекие времена.
«Я не могу выйти замуж, пока Джош сам не решит создать семью» — твердо решила я, намереваясь в ближайшее время заявить об этом Дэйву Хопкинсу.
В ту ночь я заперла дверь и просто уснула с Джошем в одной кровати. Мне уже было все равно, узнают ли об этом слуги или даже родители. Я собиралась быть рядом с Джошем, несмотря ни на что!
* * *
Так как я не ела и весь следующий день, то вечером, когда поправляла Джошу одеяло и собиралась взбить его подушки, у меня сильно закружилась голова. Я неожиданно упала на кровать, а Джош испуганно дернулся.
— Аннабель! Аннабель! — воскликнул он, теребя меня за руку. Я застонала и приоткрыла глаза. Его красивое лицо было прямо надо мной, и я вдруг резко вспомнила его нежные поцелуи и мягкость его губ. Я буквально окаменела, однако через мгновение на меня накатил ужас, и, собрав все свои силы, я присела на кровати.
«Мне нельзя вспоминать это! Нельзя!» — кричало все внутри меня, а Джош испуганно смотрел мне в спину.
— Аннабель! Ты переутомилась, ухаживая за мной! Пожалуйста, иди к себе и отдохни хорошенько… — проговорил он надрывным от беспокойства голосом.
Я тут же решительно мотнула головой и повернулась к нему.
— Нет, Джош! — ответила я твердо и взволнованно, — Я не отойду от тебя ни на шаг! Если будет нужно, я лягу просто здесь на полу, но не уйду от тебя!
Он глубоко прочувствовал мою любовь и прослезился.
— Хорошо, сестренка! — проговорил он, опуская лицо и пряча увлажнившиеся глаза, — Пусть будет, как ты хочешь…
Вечером маме удалось убедить отца, и он согласился предоставить мне комнату около Джоша, а также не стал нанимать сиделку. Я ликовала! Теперь это было мое законное место: возле Джоша! Теперь я буду рядом всегда!..
Начались обычные будни. Я приходила к Джошу рано утром и помогала ему спуститься в туалет. Сперва он немного стеснялся, но я угрожала ему, что защекочу его до смерти, если он продолжит стесняться меня, поэтому он смирился. Потом я приносила ему воду для умывания и завтрак. Он мог есть сам, но мне доставляло огромное удовольствие кормить его из ложки, поэтому он смирился и с этим тоже. Я максимально много шутила, озорничала и вела себя непринужденно, как будто нам снова было по пятнадцать лет. Джош улыбался, много смеялся, но затаенная печаль, прячущаяся в уголках его глаз, то и дело мелькала в его лице. Я видела эту печаль и все понимала. Я сама жила с подобной печалью внутри. Нам до сих пор было больно от того, что мы пережили, и, наверное, эту боль невозможно будет забыть до конца нашей жизни…