Провели новую операцию: подпорченную макушку сняли и приладили свежую. К несчастью, каменщик попался косоглазый, к тому же в левом боку у него нестерпимо кололо, и потому новая макушка тоже слегка кренится на левую сторону.
Одним обстоятельством, однако, я не устаю гордиться: ширина новой дымовой трубы осталась прежней.
Впрочем, каким бы внушительным ни представлялся камин со стороны, это сущий пустяк по сравнению с его основанием. Фундамент камина, сокрытый в подвале, возвышается над землей на двенадцать футов и занимает собой площадь ровно в сто сорок четыре фута.[18] Редкостное землевладение — а какой тяжелый груз для нашего земного шара! По сути дела, только благодаря тому, что древле мы с камином не отягощали лишним бременем плеч бывалого коробейника — дюжего Атласа, он умудрился устоять на ногах со своей поклажей. Приведенные мной размеры могут счесть баснословными. Но разве, подобно тем двенадцати камням, которые поставил в Галгале Иисус Навин в память перехода через Иордан,[19] не высится мой камин неколебимо и по сей день?
Частенько спускаюсь я в подвал и пристально вглядываюсь в кирпичный монумент перед собой. Долго стою, размышляю, не перестаю дивиться… В могучей постройке есть нечто друидическое,[20] и сумрачный подвал со сводчатыми переходами и прячущейся по углам непроглядной тьмой напоминает мне влажные бессолнечные дебри первобытного леса. С такой силой это причудливое сходство овладевает моим воображением, что однажды, охваченный благоговейным изумлением и, как мне теперь сдается, малость повредившись рассудком, я схватил садовую лопату и принялся копать землю вокруг фундамента, с особенным тщанием налегая на лопату по его углам, в смутной надежде наткнуться на некое обветшалое свидетельство того давнего дня, когда сюда, рассеивая мрак, проникал небесный луч, в то время как каменщики закладывали основание камина — под палящим августовским солнцем или же в мартовскую непогоду. Усердно орудуя тупым инструментом, я с понятным неудовольствием встретил бесцеремонно вторгшегося ко мне соседа, который зашел в дом по делу, а когда ему сказали, что я спустился в подвал, заявил, что не желает лишний раз меня утруждать и отправился ко мне сам: вот так-то он и застал меня врасплох, с лопатой в руке.
— Ищете клад, сэр?
— Нет, сэр, — вздрогнув от неожиданности, отвечал я. — Я просто — кха! — прости… как бы вам это сказать… окапываю землю вокруг камина.
— Ах вон оно что! Взрыхляете почву — чтобы лучше рос? Не сочли ли вы, сэр, что ваш камин отстает в развитии и особенно верхушкой слаб?
— Сэр! — вскричал я, отбросив лопату в сторону. — Вы, кажется, переходите на личности? Я и мой камин…
— На личности?!
— Сэр, камин для меня — прежде всего личность, а не простое сооружение из кирпича. Камин здесь — полновластный монарх. Я же — его ничтожный и многотерпеливый подданный.
Нет уж, никогда я не позволял никаких насмешек ни над собой, ни над моим камином!.. И вот с тех пор мой сосед в моем присутствии ни разу не позволил себе отозваться о камине пренебрежительно — напротив, при упоминании о нем неизменно присовокуплял какой-нибудь комплимент. Камин по праву заслуживает уважительного к себе отношения. Вот он высится, гордо и одиноко, и перед вами не какое-нибудь там демократическое собрание дымоходов, а ни дать ни взять его величество император всея Руси — истинный, неограниченный самодержец.
Мне самому его действительные размеры представляются порой невероятными. С виду он не так грандиозен, как на самом деле, — даже в нижней своей части. На глаз о его величине можно составить лишь смутное представление, поскольку всякий раз восприятию доступна только одна из четырех сторон, ширина каковой двенадцать футов. Однако прочие стороны также имеют по двенадцать футов, и целое явно образует квадрат; если же двенадцать помножить на двенадцать, в итоге получается сто сорок четыре. Следовательно, обоснованно судить о величине камина можно, лишь вторгаясь в область высшей математики и используя выкладки, весьма сходные с теми, посредством которых вычисляются астрономами ошеломляющие расстояния между галактиками.