А вместо этого вывалилась из этого гамака, словно птенчик из гнезда. И самое обидное, что вывалилась головой вниз, а приземлилась почему-то на попу, хорошо, что травяное покрывало, устилавшее землю, оказалось мягким, даже немного пружинящим на ощупь.
— Какая странная трава, — пробормотала я, проводя ладонью по плотным, чуть шершавым травинкам, пропуская их сквозь пальцы.
- Это не трава, — проговорили надо мной. И тут же подхватили подмышки, вынуждая подняться с земли. — Знаешь, даже мне ты иногда кажешься сплошным недоразумением.
— Я тебя удивлю, у меня в отношении самой себя те же безрадостные мысли, — вяло отмахиваясь от Ригана, возвращающего меня обратно в гамак, заявила я.
Полотно качнулось и еще сильнее провисло под немалым весом Ригана, решившего примоститься по соседству, а именно — забраться в гамак с ногами, заложить руки за голову и мечтательно уставиться в лазурно-голубое небо, такое яркое, что на него было больно смотреть.
— Красиво, — выдохнула я восторженно, осматриваясь вокруг. Перед нами открывался вид на холмистую долину, которую укрывали стелящиеся по земле заросли растений с ярко-фиолетовыми цветками. В первое мгновение мне показалось, будто это лаванда, но после, присмотревшись, поняла, что это нечто другое, с кистевидными соцветиями и более похожее на вечнозеленые кустарники. Они слегка покачивались, так как по открытому, ничем не защищенному пространству вольно гуляли ветра и не было ни одного, даже самого хилого деревца. А там, вдали, у горизонта виднелись очертания островерхих горных хребтов. — Что это за место?
— Не знаю, — сдержанно откликнулся Риган, щурясь на солнце. — Предполагаю, что вересковая пустошь.
— В смысле? — подхватилась я тревожно. — Ты не знаешь, куда меня приволок? Это как?
— Ты никогда не умела слушать, — вздохнул он и поднялся. Уже из положения сидя, с укором посмотрел на меня и продолжил: — Я же сказал, то, что ты видишь — не настоящее. Это греза. Древняя магия, которой владел мой народ и которая была практически полностью утрачена. На данный момент, управлять грезой могу лишь я. По сути, греза — это иллюзия, которую можно применить к чему угодно. Даже к человеку. Ты сейчас околдована иллюзией.
Я насупилась, с подозрением глядя на Ригана.
— И зачем понадобилось это делать?
— Потому что прежде, чем ты я сниму наваждение, я хочу, чтобы ты кое-что узнала. Это поможет тебе подготовиться к тому, что ты…увидишь.
— Знаешь, вот обычно такие сумбурные предупреждения и заканчиваются побегами, — начала я, а сама уже начала осторожно поглядывать по сторонам в попытке выработать план сматывания метафорических удочек. Очередной за последние несколько…не знаю, дней? Месяцев? Сколько я провела вдали от родного мира — одному черту рогатому известно.
— Перестань! — вдруг рявкнул Риган.
— Что? — я едва опять не вывались из гамака.
— Перестань сбегать! Неужели ты до сих пор не поняла, что это заранее проигрышная стратегия? Каждый очередной побег провоцирует новый и так по кругу, снова и снова. Ты бежишь, и бежишь, и бежишь. Но однажды тебе придется остановиться.
— Однажды, но не сегодня, — кивнула я. И…осталась сидеть на месте.
Повисло неловкое молчание. Мы оба глядели вдаль и кажется, избегали смотреть друг на друга.
— Если, — начала нерешительно я, но голос дрогнул и оборвался. — Если…это действительно ты…
— Это я, — безапелляционно заявил Риган, а его кулаки сжались.
Я закусила губу, подумала пару минут, а после потребовала:
— Докажи.
Он повернулся ко мне. Его глаза казались одновременно и знакомыми, родными, близкими, и чужими, далекими, холодными. И словно по очереди несли вахту. Это нервировало, сбивало с толку. Желание убедиться, что я не барахтаюсь в очередном сне, не брежу, не борюсь со внушением назойливо маячило на периферии сознания, заставляя сомневаться в нем, в себе, во всем. Хотелось ущипнуть — то ли себя, а то ли его, — удостоверяясь, что мы оба — не привидения, встретившиеся после смерти.
Риган медленно подался ко мне, остановившись уже у самого лица. Я каждой клеточкой своего тела ощущала его будоражащую близость, хотелось прикоснуться, ощутить тяжесть его рук, тепло кожи, и все же, что-то останавливало меня. Может быть, страх получить доказательства, что это не он? И потерять его. Снова.
— Уверена, что хочешь этого? — прошептал он мне в губы, не отрывая пронизывающего насквозь взгляда от моих глаз.
Бросило сразу в жар. А после сразу накатил холод.
Эта тьма в его глазах — соблазняющая, завлекающая, томная и красноречивая, таинственно опасная. Она как будто одновременно обещала и божественное, ни с чем не сравнимое наслаждение, и самые адские муки. Обретя его однажды, я отдала всё взамен, обменяв то, что имела — на него, на те чувства, что нас соединили. Я потеряла в этих чувствах себя — а после обрела себя вновь. Но это была это совсем другая я. А вот он…он всегда оставался собой. Его ничто не могло изменить. По крайней мере, когда-то я в это верила. Я не верила ни в бога, ни в черта, но я верила в него, в его непоколебимость, в его способность выживать в любых условиях, в его незыблемость. В отличии от него, я была и на темной стороне, и на светлой. И лично у меня это замкнутый круг. На светлой — трудно и скучно, но присутствует некое ощущение правильности. На темной — весело и легко, но постоянно где-то там зудит маленькая мыслишка о том, что жизнь проходит и проходит зря, потому что я не делаю то, что должна. А что должна — сама не понимала. И пыталась жить по уму, но потом становилось невыносимо, и я опять срывалась во тьму. И так по кругу, снова и снова. Темные периоды, светлые периоды, темные-светлые, качели вверх-вниз.
А в его мире нет серых полутонов. И не было их никогда. В его сознании либо светло, как днем, либо сплошная тьма, словно глубокой ночью. А у меня нет ни дня, ни ночи — одни солнечные затмения.
— Да, — выдохнула я дрожащим голосом. — Хочу.
И его губы прикоснулись к моим. Сперва мягко, осторожно, словно боясь спугнуть. Словно стремясь напомнить, как это было между нами когда-то. Но уже через несколько секунд нежность прошла, уступая место чему-то другому. Сильному, напористому, требовательному. Это не была страсть, это было что-то более всепоглощающее, более масштабное, словно ураган, который налетает, сбивает тебя с ног и выбивает весь воздух из груди, заставляя одновременно и желать остановиться, и требовать никогда не останавливаться.
Кажется, моё тело выбрало первое.
Оборвав поцелуй, я отпрянула от него, задыхаясь и чувствуя, что горю.
И, кажется, я действительно горела.
Я пылала, словно залитый огнеопасной жидкостью костер, ошеломленно глядя на свои растворяющиеся в огне руки, на тяжелые языки пламени, поднимающиеся от ног выше, на искры, осыпающиеся вниз ярко-алой россыпью. И не могла справиться с собой, с этими чувствами, вновь обрушившимися на меня без предупреждения о нападении.
— Теперь ты поняла, кто я? — раздался внутри меня шепот, отдавшийся вибрацией где-то внизу живота, отчего внутри все натянулось тугим канатом.
А огонь, тем временем, наступал и наступал, все теснее захватывая меня в свои объятия, выжигая из разума все человеческое, все разумное, все, что могло бы этот огонь остановить.
— Кажется, я немного перестарался, — прозвучал в сознании голос и на плечи легли тяжелые руки.
Огонь сразу же начал стихать, уменьшаться, светлеть, а вскоре и вовсе погас.
Я с облегчением выдохнула, ощущая бесконечную слабость во всем теле.
— Что произошло? — кое-как промямлила я.
— Ты сама во всем виновата, — непререкаемо заявил Риган, убирая руки. — Нельзя было так себя запускать и заставлять голодать. Я дважды позволил тебе питаться от меня — первый раз насильно, когда ты уснула на острове, второй раз во время поцелуя, передав тебе часть своей энергии. И твоя сила вышла из-под контроля, словно сорвавшийся с цепи дикий зверь. Почему ты так давно не ела?