ИСПОВЕДЬ ГИПНОТИЗЕРА
Глава четвертая, с отступлениями и вкраплениями.
НАШИ НАЧАЛА ТАК ДАЛЕКИ
Никакой я не гипнотизер. То есть, конечно, гипнотизер в том смысле, что владею гипнозом и занимаюсь им. Лечу кое-кого, получается, правда, не всегда так, как хотелось бы. Но если меня представить как профессионального гипнотизера, я оскорблюсь или, может быть, сделаю вид, что оскорблен, как и любой мой коллега-психотерапевт. Что я вам, эстрадник? Ни в коем случае, хоть и провожу иногда массовые сеансы.
Вспоминаю злой рассказ Аверченко и говорю, что гипноз для нас, психотерапевтов, только один из методов, далеко не всегда уместный и эффективный. Что здесь нет ничего сверхъестественного, все по науке. Но вот стыд какой, я чувствую при этом, что мне не очень хочется говорить всю правду, что какой-то частью своего существа, не очень высокой, я поддерживаю иллюзию, подыгрываю предрассудку. Надо, надо, и тем живем. Немножко магии, немножко волшебства.
И еще страннее и страшнее, быть может, то, что и тем, кто спрашивает: «А когда вы обнаружили у себя этот дар?» — этим восхищенным вовсе не хочется, пусть бессознательно, но не хочется получить ответ, что никакого дара-то нет, что все дело в психологической технике, а если есть дар, то он не таинственнее, чем музыкальный, и тайна гипноза не во мне, а в них: нет тайны гипноза, есть тайна внушаемости.
Многие соглашаются, но с каким-то разочарованием, другие просто не верят, полагая, что их успокаивают: понятно, все можно объяснить, но не все имеет объяснение… И, черт возьми, я хотел бы, чтобы это меня огорчало сильнее, чтобы мелкий бес шаманства умолк совершенно.
Зачем рубить сук, на котором сидишь? — нашептывает искуситель, враг совести, интеллекта. К чему это саморазвенчивание?
Явление держится на неведении и вере если не на 100, то по крайней мере на 50 процентов. Людям необходимо чудо, необходимо необъяснимое, понятное не уважается. Они не верят, что ты не маг, ну и не разочаровывай их, оставь при своем мнении. Они же твоя опора против вон тех, непробиваемых, которые обязательно сидят в каждой аудитории, которые, не веря своим глазам, считают тебя шарлатаном, а когда ты работаешь с сомнамбулами, кричат, что это подставные лица.
О тайнах сокровенных с невежами молчи и бисер знаний ценных пред ними не мечи. Работай, демонстрируй искусство, потрясай — это ведь так нужно, так мало осталось в жизни человечески чудесного, кругом одна техника да наука, а здесь живое, личное чудо… А самое главное — ежели чуда нет, то что делать пациенту? Подумай!
И потом, разве тебе самому так уж все ясно? Разве не ощущаешь ты на каждом сеансе дыхание тайны, даже целиком управляя ею? Разве всегда она дается тебе в руки?
Ты видишь, как внушения твои переходят в образы, действия, воспоминания, ты перевоплощаешь личность, но разве ты целиком отдаешь себе отчет в том, как это происходит? Разве ты сам не во власти подсознательных импульсов, когда, не понимая как, чувствуешь, что вот здесь и сейчас пойдет, а здесь не пойдет? Ты просто используешь имеющийся таинственный механизм.
А телепатоидные явления? Все, что есть в так называемой парапсихологии более или менее достоверного, гнездится вокруг гипноза… Помнишь пациентку, которая, находясь в гипнотическом сне, знала твои перемещения по корпусу клиники? Это было похоже на ясновидение…
Да, бес поет многое, но если он в чем-то прав, если тайна все-таки есть, то это прежде всего тайна общения.
КАК ГИПНОТИЗИРУЮТ ТЕЛЕВИЗОР
Так когда же я обнаружил у себя этот дар?
В биографии оккультной личности — гипнотизера ли, телепата ли — обязательно должно быть нечто роковое. Идет он по улице, заходит в магазин за кефиром и вдруг начинает читать мысли, одну за другой. И пошло… Или едет в трамвае без билета, и вдруг контролер. Он лезет в карман, достает пустую бумажку, подает контролеру, смотрит на него и говорит железным голосом: «Это мой билет». И тот ни звука. Идет себе дальше. (За сумасшедшего принимает.)
Было ли у меня что-нибудь подобное?
Ну конечно же.
Я ничего не знал о гипнозе, пока двоюродная сестра не сказала как-то, что у меня гипнотический взгляд. Так прямо и сказала. Я учился тогда, если не ошибаюсь, в пятом классе или в шестом. У меня была глупая привычка поднимать брови и шевелить ушами. В то время я любил забавляться с приятелями игрой в гляделки: уставимся друг на друга, и кто первый моргнет, тому щелчок по лбу.
Я не знал тогда, что эта игра — обезьяний атавизм, и обычно выигрывал, вероятно, потому, как теперь понимаю, что роговая оболочка глаз у меня хорошо увлажняется, не скоро пересыхает, и моргать приходится редко. Это наследственная особенность. Я и не замечал, что гляжу на человека, приподняв брови, расширив веки и не мигая. И вдруг оказалось, что это гипнотический взгляд.
Ну что ж, гипнотический так гипнотический. Попробуем употребить это в мелких корыстных целях У меня по английскому стоит «пара» за невыполнение задания, а сегодня я все знаю.
Б. А., как всегда, сосредоточенно хмурясь, устремляет глаза в журнал. А я на нее.
Напряженная тишина… Стоит только взглянуть одним взглядом на эти физиономии… или хотя бы прислушаться, в каких углах затаилось дыхание…
Но Б. А. водит глазами по журналу вверх и вниз бесконечно и прислушивается к своему внутреннему голосу. В руке у нее обкусанная синяя ручка. Ну же… ну же… меня!..
Так и есть!.. Я великий маг и волшебник!
Правда, очень скоро мне пришлось в этом усомниться. В другой раз, сколько я ни буравил Б. А. взглядом, ничего не вышло. А еще в следующий она вдруг подняла на меня глаза и сказала: «Прекрати или выйди из класса». Я прекратил. Но эта реакция снова подняла мою веру в себя, и на следующем уроке я таки добился, что меня выгнали. Я на время прервал эксперименты, но однажды на перемене сказал приятелю, что, между прочим, умею гипнотизировать.
— А это что такое? — спросил он.
— Ну это когда смотришь на училку, и она вызывает.
— А можешь сделать так, чтоб не вызвала?
— Это сложнее.
— Загипнотизируй Ворону, чтоб меня не спросила. Можешь сделать?
— Попробую. И я сделал.
Попадись я тогда настоящему гипнотизеру…
Объяснение, данное Яшке, вполне исчерпывало мое тогдашнее понимание сути явления («Гипноз… гипноз… гипноз… хвать тя за нос!»). Самым главным во всем был, конечно, мой примитивный магизм, эта глубокая, стихийная вера в чудо, прячущаяся у каждого до самой смерти, но в детстве особенно сильная — вера, что желания наши имеют силу действия, нужно только уметь очень захотеть, как-то напрячься, что-то такое сделать внутри — и все произойдет… все получится… Какая-то сумасшедшая, ни с чем не считающаяся внутренняя убежденность — так будет! А вдруг, вдруг…
Она движет молитвами и заклинаниями, питает самые тайные и безнадежные наши мечты, и она же, между прочим, прорывается в непроизвольных криках болельщиков у телевизора. Ведь сознайтесь, товарищ болельщик, когда ваша любимая команда проигрывает, а вы узнаете об этом только из газет, вы чувствуете себя виновным, и кажется, будь вы на стадионе или хотя бы у телевизора, все обернулось бы иначе. Вы внесли бы изменение в ход игры, вы загипнотизировали бы телевизор…
А если серьезно, то я и сейчас допускаю, что мой первый успех с Б. А. был настоящим эффектом внушения. Еще не гипноза, но уже внушения, косвенного по крайней мере. Ни я, ни она, разумеется, не отдавали себе отчета в его подлинном механизме.
ПРЕКРАТИТЕ, МЕССИР ВОЛАНД
— Как вы работали над взглядом? — допытывались студенты после того, как на одном из занятий я показал им эффектный гипноз истерички (взгляд в глаза, приказ «спать» — и все).
— Как работал? Да никак. Я ведь знаю, что он у меня гипнотический, — смеюсь, но кое-кто принимает всерьез.
А я и не очень смеюсь. Я ведь и правда знаю, что гипнотический. Только смотря для кого.