Властные жесты и интонации, уверенность, активность, агрессивные проявления — это ведь только видимость. Может быть, ткнуть его пальцем, и свалится. Однако непроизвольное эмоциональное прогнозирование работает по элементарной природной логике: что видишь, то есть; как есть, так и будет. Ведет себя уверенно, значит так себя и чувствует, а если так чувствует, значит имеет основания, значит много раз побеждал или обладает каким-то секретным оружием. Природа любит перестраховку и не знает стыда. Если натиск так яростен, значит у него много сил. Если он такой сильный, то лучше не рисковать, не ввязываться.
Вся эта логика свернута в простой, безотчетной животной трусости. В этой игре (с огромным дефицитом информации!) все решают какие-то доли секунды, за которые происходит грубый замер относительных эмоциональных величин… Моментально оценивается степень агрессивности — трусости, уверенности, неуверенности — и у противника и у себя. У агрессивного в ответ на свирепость противника агрессивность подскакивает, у трусливого — падает. Осознавать не успевают. Но вот появляется молодец, против которого тот молодец — овца, и овца, против которой та овца — молодец. Настоящий молодец — тот, для которого отступление исключено, но таких почти нет: отбор давил на них беспощадно, такие быстро убивали друг друга.
На этом зиждется психология поединка. Тактика деморализации, всевозможные приемы запугивания имеют целью создать у противника непроизвольный эмоциональный прогноз поражения, который, если прием вполне удается, становится и содержанием сознания и прямо руководит поведением. Или хотя бы частично, из подсознания.
Но разве речь идет только о драке?
Это может делаться мягко, незаметно, интеллигентно, особенно женщиной: железная ручка в бархатной перчатке. В жизненной заурядице это то, что называют умением себя поставить. Как немного и как много нужно, чтобы исключить непроизвольный прогноз: «Ну, с этим можно не особенно церемониться…» Сколь многим блестящим людям не хватает именно этого умения, какой-то одной нотки, чтобы заставить с собою считаться, и это оборачивается иной раз жизненной трагедией. Непроизвольная борьба подсознаний, тайная война чувств идет всегда, даже в высочайшей дружбе и нежнейшей любви.
— Так вот, — говорю я упомянутому чудаку, — несчастный, у тебя срабатывает банальный эффект супрессии.
— А что это?
— Помещают в одну клетку двух шимпанзе. Один — способный малый, но по линии наглости ничем не выдается, заурядность среднего ранга. Другой — тупой, но нахальный, этакий шимпанзейский генерал Бонапарт. И вот оказывается, присутствие Альфы Бонапарта начисто отшибает интеллект у интеллигентного шимпанзе: он впадает в форменное кретинство, условные рефлексы тормозятся. Вот так. Вот тебе и маразм принципов.
Он опять стал ругаться и что-то спрашивать. Я разобрал только:
— И какова степень необратимости?
— К счастью, кажется, минимальна. Стоит убрать генерала, как интеллект восстанавливается, но после нескольких ошибок возникает стойкий невроз, а иногда и инфаркты. Приходится менять клетку, а самое лучшее — поместить интеллектуала вместе с Омегой.
— Вот это здорово, — обрадовался он. — Это я и сам замечал…
Мне вспомнился пациент Н. Этого человека одолевали патологические сомнения. Он размышлял и рассуждал по любому поводу, не мог ни на что решиться: работать или поступать в аспирантуру, развестись или продолжать семейную жизнь, которая по одним мотивам его устраивала, по другим нет. Делать ли по утрам гимнастику? Бриться или отпускать бороду? Дошло до полного паралича действий, и Н. ни за что бы не решился обратиться к психиатру, но так получилось. Психотерапия была безуспешной, потому что он глубоко сомневался, стоит ли в принципе верить врачам.
И вот, когда уже казалось, что просвета не будет, в палате рядом с ним появляется пациент М. Все познается в сравнении: состояние М. было в десять раз хуже. Он уже сомневался в собственном существовании.
Это вышло гениально, что они оказались рядом, хотя причиной тому был недосмотр: обычно таких пациентов стараются разделять. Чудо не замедлило: пациент Н. стал выздоравливать. Он превратился в рьяного психотерапевта, собственные его проблемы померкли. «Пусть будет, что будет, надо вот переубедить этого чудака». В его интонациях и движениях появилась уверенность. «Я понял, к чему шел. Я увяз. У меня была ложная тактика. Надо уметь сметь».
С женой Н. развелся. М. лучше не стало, но кто знает, что бы было, если бы нашелся рядом кто-нибудь потяжелее.
Лучший способ психически вылечиться — начать самому кого-нибудь лечить. Это помогает в самых, казалось бы, безнадежных случаях. Почему поправился пациент Н.? Не потому ли, что у него сработал тот древний механизм, по которому слабость одного вызывает у другого ощущение силы? Не оказался ли для него пациент М. тем Омегой, рядом с которым он ощутил себя Альфой, овцой, против которой он молодец? А потом стратегию молодца он непроизвольно перенес и на другие сферы своей жизни,
Очень может быть. Но не только. Над этим — чисто человеческий механизм смены ролей, непроизвольный взгляд на себя другими глазами. Старый и прекрасный педагогический прием: чтобы отстающий подтянулся, надо назначить его ответственным над другим отстающим. А того — над другим, по кругу.
Руководящая работа как психотерапевтический фактор. Об этих вот механизмах и не подозревают сверхопекающие родители и сверхзаботливые друзья.
ПСИХОЛОГЕМА ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОСТИ. К ВОПРОСУ О ЛИДЕРСТВЕ
Бобчинский и Добчинский, одинаково спеша, столкнулись около дверей и стали вежливо пропускать друг друга вперед.
— Прошу вас, пожалуйста.
— Нет, я вас прошу.
— Ради бога, проходите.
— Нет, что вы, пожалуйста. Я после вас.
Так они маялись около получаса, затем Бобчинский, наконец, прошел первым.
Спрашивается: Кого из двух следует назначить руководителем, при условии полного равенства во всех остальных отношениях?
Разбор. Аргументы в пользу Добнинского. Он более терпелив, выдержан, у него более сильная воля: он же выстоял, добился своего, оказался и более несгибаемым и, со своей точки зрения, более интеллигентным. Ему подчинились, приняли его условие. Разве подобная настойчивость не похвальна для руководителя?
Аргументы в пользу Бобчинского. Он гибче. Видя, что другая сторона упрямится, решил изменить политику и пойти на компромисс ради торжества общего дела. Он инициативнее, ибо взял на себя риск разрешения ситуации. Наконец, похоже, что он выше ценит самого себя, раз решил, что вправе воспользоваться чужой любезностью, а высокое самоуважение для руководителя необходимо.
Комментарий. Конечно, вопрос поставлен слишком общо, а потому и глупо. Руководителем чего? Кого? Это и определяет ответ, если поведение Бобчинского и Добчинского в данной ситуации принять за тест. Если бы речь шла, скажем, о командовании ротой, то я бы лично скорее назначил Добчинского, а Бобчинскому доверил бы пост директора торговой фирмы. Если бы о совместной работе, то Добчинского я, пожалуй, сделал бы завом, а Бобчинского — замом.
Тест, конечно, весьма сомнительный. Кто знает в конце концов, какими соображениями каждый из них руководствовался. Ведь надо еще принять во внимание, как все это происходило, с какими интонациями и непередаваемыми нюансами. Я знаю одного товарища, который уступает дорогу насильно, то есть если вы не проходите первым, он сгребает вас в охапку и со страпшой силой пропихивает. Милейший человек.
Но не будем растекаться мыслью по древу.
В психологии общения, наверное, нет более острой проблемы, чем лидерство. Не приходится объяснять почему. Кому доверить командование? Дирижирование, руководство, организацию?