Надо сказать, что и первые его сценарии, в отличие от многих сценариев, хорошо читаются.
Остросюжетность, соединенная с масштабностью событий и психологической тонкостью, непринужденная интонация, умная, веселая ироничность, крепкий, мускулистый диалог, где реплики – как точная стремительная подача в теннисе. И, слава богу, никаких, конечно, рудиментов немого кино, вроде: «Кадр № 52. Крупный план. Глаза Марии. Кадр № 53. Крупный план. Глаза Павла. Кадр № 54. Общий план. Мария падает без чувств…»
Но все-таки, все-таки в первых сценариях Каплера пусть слабо, но чувствуется эта пресловутая оглядка на кинокамеру. Оно и понятно – сценарии пишутся для того, чтобы их ставить, часто на определенного режиссера, на определенных актеров.
Однако не случайно Алексей Каплер стал называть свои произведения киноповестями – чувствовал и понимал: им суждена и литературная жизнь. А потом и просто повестями.
Вот сборник повестей и новелл, созданный тогда, когда его автор вел неравный бой со своей страшной болезнью. Трудно поверить, что он был написан человеком на восьмом десятке лет. Книгу насквозь пронизывает веселое одесское солнце, дымные, пронзительные ветра гражданской войны, ненависть к нэпмановскому понятию счастья, боль Великой Отечественной. И неизменная любовь к тем – с открытым забралом…
Повести, новеллы населяют самобытные, яркие люди, люди сложных, одновременно и противоречивых и цельных характеров. Бывший конармеец Сажин. В порядке партийной дисциплины ему пришлось стать заведующим… артистической биржей труда – Посредрабисом. Он истово исполнял свою ненавистную работу и вдруг сорвался: в шикарном нэпмановском ресторане выскочил на эстраду и запел «Кавалерийскую»… Нескладный Робка Бойцов – «Лопушок», у которого «с раннего детства заявилось этакое неудобное свойство: надо не надо – говорить правду». Рыжая «шалава» Вика, вроде бы пустая и циничная, она кончила тем, что, потрясенная и раздавленная благородством презираемого ею Лопушка, ушла из жизни… Суховатая, ироничная, подчеркнуто самостоятельная преуспевающая молодая художница Саша – принципиально, чтобы «не лишать себя каких-то удобств, отказывается от привычек», не желала она связывать себя узами семейной жизни, а потом вдруг отчаянно, безоглядно влюбилась, и на самом гребне счастья пожертвовала своей жизнью во имя спасения других…
Увлекательная сама по себе, проза Алексея Каплера приобретает особую значительность и потому, что его герои «выписаны» обычно на ярком историческом фоне.
Так все приключения зава Посредрабисом Сажина, в том числе и дурацкая женитьба на портовой потаскушке с единственной целью ее перевоспитания, идут параллельно или пересекаются с великим событием в жизни Одессы, в жизни страны, в жизни всего кинематографического мира – съемками фильма «Броненосец Потемкин». И рассказывает о них свидетель этих исторических съемок, оказавшийся, по счастью, кинематографистом и писателем, оказавшийся Алексеем Каплером!..
И вот что знаменательно. Не успевал Каплер напечатать в периодике повесть или рассказ, как к нему сразу же начинали свататься режиссеры. По-видимому, есть нечто в творчестве Каплера – напряженная динамика действия, четкость и яркость образов, – что наводит на мысль воплотить это «нечто» в наглядную, то есть кинематографическую форму.
Мне кажется, что Алексей Каплер просто не мог не мыслить образами. А образы всегда просятся на полотно: у художника – на холст, у кинематографиста – на экран.
При жизни Каплера «сватовство» режиссеров часто расстраивалось. Он был «разборчивой невестой». Теперь кое-что уже поставлено (правда, не слишком удачно), в любимой его Одессе идет съемка «Возвращение броненосца». А главное, те, кто сумел достать немногочисленные его книги с прозой и воспоминаниями, читают их запоем. «Рукописи не горят»…
Теперь – больной вопрос: как относился Каплер к «кремлевскому горцу»?
В своих воспоминаниях Алексей Яковлевич пишет, что «был под гипнозом всеобщего поклонения перед Сталиным». И даже лагеря не открыли глаза этому одному из умнейших людей эпохи. Да если бы только ему!
Два молодых террориста (обвинявшихся в том, что они готовили покушение на Сталина из комнаты, окна которой выходили во двор!), Ю. Дунский и В. Фрид, оказались в Инте в одном лагере с Каплером.
По этому же делу проходила и дочь наркома Лена Бубнова. Как рассказывают ее однодельцы, девушка твердила, что «зря не сажают», что «просто мы не все знаем». И это несмотря на расстрелянного отца…
Как трудно, наверное, было прозревать этой ослепленной душе! И если бы только ей одной!
Спрашиваю поэта Марка Соболя, отец которого, широко известный в свое время писатель Андрей Соболь, застрелился, не желая жить в постоянном страхе перед репрессиями, а сам он шестнадцатилетним пацаном «загремел» на 8 лет: «Там-то ты, конечно, все понял?» А в ответ слышу: «Все равно был уверен, что Сталин непогрешим. Религия есть религия».
Религия ли, массовый ли гипноз, массовый ли психоз.
Возьмем хотя бы громкие судебные процессы. Не стояли, что ли, у Колонного зала, где вершилась «антигражданская казнь» над лучшими людьми эпохи, разгневанные толпы с плакатами, требовавшими «злодеям» высшей меры? И не появились ли тогда статьи талантливейших наших писателей под кровожадными заголовками типа «К стенке!» или «Пощады нет!» Увы, из песни слова не выкинешь…
И не было, думаю, в истории такого сверхмощного взрыва всенародного отчаяния, как во время похорон врага народа номер один…
Бог ты мой, какой любовью и болью дышат эти строки Ольги Берггольц! А ведь написаны они женщиной, у которой был расстрелян муж – поэт Борис Корнилов, которую, беременную, так избивали на допросах в тюрьме, что она навсегда потеряла способность стать матерью.
На примере феномена Сталина я, атеистка, поняла, что верующие слепы и глухи к доводам рассудка.
Невольно вспоминаются мусульманские дети, идущие в бой перед взрослыми, прикрывая их от огня, – а в их ручонках зажаты пластмассовые ключи от рая.
Мы тоже были, как эти несчастные обманутые дети, спешащие в рай – коммунизм…
И – последнее, что мне хочется особо отметить. Будучи, как и все, потрясен, оглушен докладом Хрущева на XX съезде, Каплер все-таки имел мужество и здравый смысл не валить все на плечи одного человека – Сталина. Первой его фразой после прочтения этого зловещего документа была такая: «Каждый народ заслуживает свое правительство».
Шли застойные 70-е годы. Застойные-то они застойные, но вовсе не все молчали. И Каплер на «Кинопанораме» «позволял» себе не меньше, чем в публицистике, о чем я довольно подробно говорила выше. И становилось ему все труднее и труднее. С одной стороны – искренняя любовь зрителей. Недавно в «Правде» в статье «Профессионалы и дилетанты» Г. Масловский привел, как он пишет, «одно из свидетельств тех лет»: «При всей любви к кинематографу я не преувеличу, если скажу, что для многих зрителей этой передачи кино – лишь предлог для беседы и общения с Каплером. Если бы он говорил не о кинодебютах, а о дебютах литературных, о жизни вообще (что он, кстати, нередко и делает), он имел бы не меньший успех. Ибо кино – вещь великая, но есть нечто еще более необходимое современному человеку – познание человеческой души, пример личности, откровенный и искренний разговор на равных».
Это – с одной стороны. А с другой – как раз яркость личности меньше всего была нужна в то время начальству. И так как передача уже не шла прямо в эфир, а записывалась заранее, бдящее это начальство при помощи ножниц выхватывало из нее наиболее живые и острые куски. Да и много происходило такого, что Каплер считал просто преступлением, – например, систематически пропадал «весь драгоценнейший, невосстановимый материал, который должен бы храниться, как валюта» – это фраза из письма, которое Каплер вручил руководству ТВ в 1972 году. Заканчивалось оно так: «Относиться безразлично ко всему тому, о чем я написал, да еще к тому, о чем я не писал, я не умею. А продолжать в том же духе отказываюсь. Вот и давайте расстанемся. После последней передачи 24-го августа я считаю себя свободным». Представляю, как полезли глаза на лоб у председателя ТВ и радио Лапина от одного только тона письма, не говоря уже о содержании. Так с начальством тогда не разговаривали».