— Как же вы с ними справляться будете, когда их начнет одолевать гормональный драйв?! АГА хохочет:
— Тогда с ними должны будут справляться другие, и «других» будет много.
(Специально из уважения к Мане я опускаю абзац, в котором должен был, как честный автор, рассказать, что творил в эпоху расцвета гормонального драйва популярный папа двух бойцов.)
— Ты суровый папа?
— Ну, гастролер суровым папой быть не может, но когда… могу и кулаком по столу.
Вот насчет гастролей, кстати. Я сошел с дистанции, а он по-прежнему бьёт копытом при звуках походного горна. И гордится этим, утверждая даже, что, будь такая возможность, никогда бы не стал менять в своей биографии «разъездной» момент.
Он утверждает, что дети еще более коммуникабельны, нежели Он. Не беспокоит его это, учитывая, что настали времена, когда каждый от каждого ждет подлянки? Он отвечает, что нет, потому что их так воспитывают, чтобы они могли дать по башке, когда надо, и держать удар могли, а жить в футляре, в обстоятельствах житийной стерильности, — это не про Григорьевых-Аполлоновых.
Мы однажды балясничали с ним на гастролях в Нижнем, у него еще не было мальцов, а я выл, что скучаю по своим (тогда троим… Господи, жизнь назад то было!).
Я помню, как завистливо он облизывался и восхищенно пялился.
— Ты так рассказываешь… Надо срочно завести бэбика!
— Тебе-то, бонвиван, на кой?
Точного ответа я не помню, но «я же люблю высокопарности; придумал»: «чтобы, вроде того, избежать адского пламени».
А потом он встретил в Омске Маню.
Дети на Маню похожи — один лицом, другой глазами, оба — стремлением даже в «наполионовых» условиях гнуть свою линию, до победного своего и обессиленного вражьего конца.
Я спрашиваю АГА, какого будущего он желает своим детям и связана ли эта будущность с нашей страной.
Я знаю, как он закипает, когда начинаются турусы про патриотизм, и знаю, что ему очень нравится Америка, Мане — тем более.
— Уже нельзя так ставить вопрос. Они ВСЕГДА будут русскими, но я сделаю всё, чтобы они были гражданами мира. В Нью-Йорке, Донецке, Ташкенте, Тбилиси, Владивостоке, Токио они, будучи русскими, должны быть СВОИМИ. Тут надо понимать вот что: как бы мне ни было хорошо в Майами, МОЙ город — СОЧИ!
Неизбежен разговор о недавнем новоселье.
— Мы так счастливы в новой квартире, что иногда становится страшно. Это рай, чувак. В глазах детей — праздник.
P.S. Не возмущайтесь: семья АГА — что моя.
Лолита и кокаин, Волочкова и голос
За ничтожными изъятиями российская эстрада — обезличенная территория. Бесхарактерная. Отсюда нескрываемый энтузиазм, с которым я встречаю День Рождения моей подруженции Лолиты Милявской.
Говорить я буду громко, взвешивая слова: равных ей нет. Она может быть кошкой, но — р-раз! — и она пантера, пойди погладь.
На съемки передачи на канале «Россия 1» пришла эскулап из Кащенко, только не горевестница в белом халате, а именно что эскулап, избавляющий людей от сумеречного состояния. Она рассказала, что когда к ней впервые обратилась Милявская, уровень самооценки артистки был в миллион раз ниже допустимого. Более того, она артистку ЛМ из-за кабаре-дуэта «Академия» терпеть не могла. Лоле к тому времени все, от бывшего муженька до журналюг, дали понять, что ей незачем жить на свете, петь она не умеет, выглядит кошмарно, меряться талантами ей не с кем, его у нее нет.
Добродетельный доктор вернула ее к жизни, сделав это так, что уже тогда из ЛМ возник замысел создать такую программу, с помощью которой она могла бы помогать другим людям. Так родилось ток-шоу «Без комплексов».
На съемках она поведала, что, когда саботировала карьеру, ни в чем себе не отказывала, включая кокаин и мужчин, которых, наигравшись, отвергала одного за другим, потому что, по ее словам, у тех не было характера.
Потом случился первый опыт в крупной сольной форме, второй и так далее.
Она, конечно, мастерица работать на вау-эффект, но только тогда, когда надо побыть коверным, чего она не чуралась никогда.
Она умеет монетизировать свой талант, но все равно я считаю, что получает мало.
Большинство ее коллег до сих пор не знает, как подойти к микрофону, в смысле — с какой стороны, она же поет по четыре часа, редко-редко жалуясь на усталость. Ей жалко людей, которые разучились изумляться чуду жизни, но она не осуждает их, а хочет вернуть эту их способность к жизни.