Пробурчав что-то вроде, что я из тех, кто хочет и на елку влезть, и зад не ободрать, Маэстро ответил:
— Про Сталина — правда. Я его дух выветриваю до сих пор. Про шесть миллионов — неправда, больше. Настолько больше, насколько Виктюк больше несчастного Васи. Про оргии — в этом обвинять меня нелепо: я не люблю принимать гостей. А ну как такие, как ты, вахлаки припрутся?!
Переполненный азартной предприимчивостью, я напоминаю Маэстро, что он обещал мне кое-что сказать о вере, о Церкви.
Я сказал ему, что «всеобщее воцерковление» доводит меня до зубовного скрежета, и я так же устал от рассказов о религии, облаченных в элегантные призы умеренного славословия, от которых хочется нырнуть в декаданс и грешить без конца.
Его Сиятельство, он мне неоднократно об этом говорил, относится к религии в высшей степени почтительно, но находит современную религию слишком чванливой, слишком постановочной, слишком умело придающей всему ореол угрюмой обреченности.
— Страдайте, страдайте без конца, жизнь для страданий дана… А после уже — воздаяние. А радоваться? А жить когда?! Если «Верховный Режиссер» велит находить смысл в непрекращающемся стоянии на коленях, тут что-то не так. Нельзя жить в гармонии с хаосом, это правда, но и в союзе с насильным порядком тоже.
Р. В. заметил, что большинство священников, коих он знавал, — скуловоротные резонеры, и в анатомических подробностях поведал мне про два знакомства из тех, что переворачивают жизнь.
Виктюк совершал визиты и в Русскую Православную Главную Резиденцию, к Алексию, и в Ватикан, к Папе (не нынешнему). Про первый визит он говорит совершенно упавшим голосом, про второй совершенно жизнеутверждающим.
Алексию было решительно не до визитеров, царствие Ему небесное. Он смотрел мимо и говорил о своем. А у Иоанна и взгляд лучился живейшим интересом, и манеры были…
— Какие?
— Божественные! Обнял, поцеловал, спросил. Говорил лично со мной; разговор был из редкого разряда тех, что я сохраню на холодные времена. Эти слова «на времена тревоги»… А наш, прости, Господи, бубнил про жертвоприношения. «Наши» люди от Церкви ведь убеждены, что все, что они делают и говорят, преисполнено метафизического смысла.
— И ездят на «Хаммерах», «Бентли».
— И даже на детях делают капитал… Вроде бы дети должны быть самыми мощными потребителями Любви на планете. Так нет же, Эти себя назначили… Грустно. Считай, обменяли богослужение на корысть. Наша Церковь требует от каждого смирения и стояния в углу; тогда как при общении с Церковью нужно излучать счастие! А не внушать себе, что перманентно виноват.
Сумасшедший Виктюк
«Я не обещаю тебе того-то и того-то… Но обещаю, что не впущу в твою жизнь грусть и одиночество».
Роману Григорьевичу Виктюку очень нравится эта цитата из американского кино, а мне очень нравится Виктюк: он сумасшедший потому что. (Хотя сумасшедшим обзывают меня.)
РВ безоговорочно интересный человек, но если вы не готовы восхищаться им и его работами, даже то общение, которое случится, будет похоже на разговор испанца с китайцем.
Теоретически таким, как он, должен быть каждый художник, но в реальной жизни такие… экспонаты… встречаются не чаще, чем трюфель в кутаисском лесу. Он угадывает вектор общественных умонастроений, не забывая про их динамику.
И всё будто экспромт. Я, сраженный наповал, из-за этих экспромтов не давал никому отдыхать в самолете «Москва — Киев» ежесубботне три месяца сряду (мы были членами жюри видного танцевального ристалища).
Он убежден, что цена подлинного успеха и цена контракта не связаны зеркально. Я спрашиваю его, например, о всеобщих восторгах по поводу Евгения Миронова, он отвечает, что-де если всех устраивает пучеглазие как основной и единственный прием, тогда, конечно, ЕМ — большой актер.
Вообще главный критерий отношения к творческой единице — это наличие или отсутствие у единицы «чичирки» (детородный орган; всем, кто знаком с РВ, ведом этот его перл, стилистически, интонационно и морально очень характерный для маэстро).
Вот у Юрия Кары, снявшего — и испоганившего «Мастера и Маргариту», «чичирки» нет. Кара — он бесполый, ибо только андрогин мог снять такое кооперативное дерьмо; так что Кара рухнет в огонь вечной кары!
Формальность и дидактизм убивают церковь; Евтушенко уже не сможет быть изящным, потому что «в себя провалился»; Козаков был устроен так, что не мог без алкоголя; Бондарчук (который Федя) — обаятельный кадр, но слишком молод, чтобы вести себя, как папа; у коммунистов «чичирок» нет; Звягинцев, выверяющий кино до стерильности, имитационно глубок.