Двадцать человек ждали в полной готовности возле экрана. Первыми отправятся разведчики, им нужно выяснить, все ли нормально на корабле. Следующим пойдет доктор, чтобы осмотреть пилота. Потом – техники, следом за ними…
Запищал сигнал, и лампа маяка засияла красным светом. Полковник вскочил. Но когда он заговорил, голос был абсолютно спокоен.
– Разведчики пошли!
Два человека прыгнули в экран передачи материи. Через минуту один вернулся.
– Все чисто. Приборы функционируют, гравитация включена. Система обеспечения атмосферой работает отлично.
Полковник повернулся к доктору Клейману.
– Ваша очередь.
Доктор шагнул в экран, и полковник Караванов расслабился. Все. Его задача выполнена. Дальше люди будут действовать в соответствии с инструкциями и процедурой, отработанной не одной тренировкой.
Полковник тяжело опустился в кресло и закурил.
Прошло минут двадцать, а доктор Клейман не возвращался. Нехороший признак. Обычно обследование занимало не больше десяти минут. Через полчаса экран ПМ задрожал и сквозь него шагнул доктор Клейман.
– Как он? – спросил полковник.
Доктор уселся в соседнее кресло.
– Отлично. Физиологические данные в норме. ЦНС тоже. Можете готовить документы на премию.
Полковник глубоко затянулся и лишь потом тихо спросил:
– Кто? Олег или Эд?
Доктор потер пальцами переносицу. Пауза затягивалась.
– Ну? – поторопил Клеймана полковник.
– Ни тот ни другой, – наконец ответил доктор.
Полковник застыл. Поднесенная ко рту сигарета остановилась в паре миллиметров от губ.
– То есть как?
– А вот так. Вы знакомы с историей болезни?
– Естественно.
– Ни Олег, ни Эд не помнили, что было до аварии. А мы вполне логично рассудили, что расщепление произошло именно в результате черепно-мозговой травмы.
– Ну и…?
– Мы ошибались.
– Доктор, вы можете выражаться яснее?
– Да я сам не все до конца понял.
– А он что-нибудь говорил по этому поводу?
– Когда я вошел, он смеялся. Долго смеялся. А потом сказал: «Представляете, я устроил аварию, чтобы избавиться от этих двоих, а оказалось, с ними не нужно было бороться! Просто уйти на девять лет, запереться в одной из комнат сознания и наблюдать, как они изживают друг друга. А потом вернуться в свой опустевший дом».
Иван Наумов.Пошла муха на базар
…и купила…
– Мое тело – Солнце, – говорит Тася, гордо подняв подбородок. – Моя правая рука – ультрафиолетовый шквал, а левая – северное сияние. Я умею постоять за себя.
Игры кончились. Я держу Тасю за талию, и она вроде бы не отстраняется, но прижать ее к себе почему-то не удается. Руки отставлены чуть назад, как крылья. В глазах плещется безумие.
Откуда ждать помощи? Мой самый родной человек вязнет в болезненных фантазиях, в миражах треклятого Рассвета. Как отвлечь ее от этого морока? Что может простой художник? Здесь нужен спец, вменяемый психиатр – а бывают ли такие? – и никаких госпитализаций, не отдам!
– Что, Костенька? – презрительно цедит Тася. – Думаешь, рехнулась? Не веришь мне? И даже факты боишься сопоставить. Да?
Я мямлю что-то нечленораздельное. Когда человек не в себе, в дискуссиях нет толку. Она станет ловить меня на наживку здравого смысла, строить в цепочки доказательства своих уникальных способностей, пересказывать события в свете ее колдовского влияния на окружающий мир.
– Не веришь, – констатирует Тася, решительно выворачиваясь из кольца моих рук.
И уходит на кухню. Загромыхала посуда, защелкали чайники и тостеры, полилась вода.
– Опоздаешь на репетицию! – кричу ей вслед.
Хотя о репетициях Тася забывает уже три недели подряд. Балетки валяются в углу, небольшая спортивная сумка нараспашку пылится под вешалкой. С руководителем студии почему-то приходится общаться мне – и бессовестно врать о мелких и крупных Тасиных болячках и авралах на работе.
Моя птица, моя Мушка уже почти совсем упорхнула от меня. Я перестал ее чувствовать и понимать. Игра, как яд, годами накапливалась в ее организме, мозге, душе. Точила основы реальности, будила бредовые сомнения, приносила странные сны. Я проклял тот день, когда сам – сам! – дал ей в руки первую колоду Рассвета.
Вместо сонного курьера из «Мира Карт» передо мной расположился солидный дядька в полосатом костюме и шелковом галстуке – господин Хотябов почтил личным присутствием. Лист за листом он просматривал контрольные распечатки заказа и изучал каждое изображение через толстую доисторическую лупу.
– Хорошо продается? – вежливо поинтересовался я, кивая на уже подписанные макеты.
– Такая-то красота?! – шутливо хмыкнул Хотябов и улыбнулся так по-свойски, будто знает меня с пеленок. – Отчего ж ей не продаваться? Дурачков хватает. Видите, мы к вам в типографию – как на работу?
Вот ведь заказище, подумал я. Уже седьмая колода коллекционных карт уходит в печать – и дизайн полностью на мне. И это не банальные пятьдесят четыре листа, где только лепи на старшие карты футболистов да голых баб, а остальное отрисовано сто лет назад.
Настолько сложная работа мне до этого не попадалась вообще. Каждая карта индивидуальна. Мне привозили эскиз или набросок, реже – цветную ксерокопию или вырезку из журнала. Детализация требовалась такая, что я рисовал исходник в четверном масштабе, – а снулый курьер привозил и привозил мои черновики назад, исчерканные красным, как на скотобойне.
Хищноглазые короли и жутковатые дамы насмехались надо мной, отвлекая от деталей, и курьер – ведь не старше же моих двадцати пяти! – тыкал меня носом, как мальчишку, в неправильно заплетенные волосы, недозатянутые шнурки на чьем-то корсете, пропущенную щербинку на панцире драконоподобной твари.
Хотябова у нас в офисе вскоре переименовали во Врядлева. Но день за днем ошибки исправлялись, к несусветной придирчивости «Мира Карт» привык не только я, но и наш директор, вдруг переставший отвлекать меня на этикетки и листовки, и работа потихоньку пошла. Над первой колодой из двадцати карт я бился три месяца, и когда Хотябов поставил на макете последнюю подпись, руки у меня затряслись так, будто я все это время провел в запое. Вторую мы слепили вдвое быстрее, а дальше процесс превратился в рутину.
И казалось вполне естественным преподнести любимой девушке на годовщину знакомства спертую из излишков колоду забавных – и нарисованных собственными руками! – магов, королей, зверей и артефактов. Коллекционная игра «Рассвет Хетьмы», набор номер семь.
Холодная ночь. И за окном, и внутри. Приглушенный свет, Тася не шевелится и, кажется, даже не дышит. В противоестественной для центра Москвы тишине разносится лишь морзянка клацающей мыши.
Я подхожу к креслу, кладу Мушке руки на плечи. Она никогда не запрещает мне смотреть – вроде бы не нажили мы секретов за те три года, что живем «полувместе».
Сизый, бледно-голубой, едва розовый – цветовая гамма форума вполне сносно имитирует настоящий рассвет. Вглядываюсь в пиктограммы.
Леди-Солнце, властительница врат Суталя, – огненная корона прически, бледное высокомерное лицо. Интересно, перевоплощение в крови у любой женщины? Волосы Таси черны как ночь. Как мои. Когда мы спим, в черном облаке шевелюр, размазанном по подушкам, я не всегда могу различить, где кончаюсь я и начинается она. Но в Хетьме она – неприступная рыжеволосая дива, стерегущая какой-то вход или выход.
Стараясь побороть раздражение, спрашиваю:
– А как в это играют?
И чувствую, как отчуждение, застывшее в ее осанке, повороте головы, напряжении плеч, стремительно тает, развеивается, уступая дорогу моей настоящей Таське, которая, черт возьми, любит меня. Которой хочется делиться со мной своими дурацкими выдуманными новостями, дворцовыми сплетнями, слухами о далеких войнах, виртуальными достижениями Леди-Солнце на службе мага-регента Альмено.