Воля павших

Вид благородного дерева настолько зачаровал Олега, что он не сразу сообразил и то, что внизу находятся люди. Восемь коней стояли у дальнего конца, где угадывался проход в скалах. Семь человек замерли на семи концах перуники. А восьмой — только что подъехавший — размашисто шёл к последнему лепестку.

Все восемь человек были одеты одинаково — с ног до головы их окутывали белые плащи с капюшонами, даже при ходьбе скрывавшие и лица, и фигуры. Как во сне, Олег шлёпнулся наземь и выставил над краем гряды только голову, да и то не всю, смутно понимая, что видит он вещь, не предназначенную для большинства людей.

Восьмой человек занял место на перунике. Молча, не сговариваясь, абсолютно синхронным движением все восемь выхватили из-под плащей длинные мечи-двуручники и направили их, легко удерживая каждый своё оружие одной рукой, в центр — к корням дуба. Солнца на небе не было, но на длинных лезвиях вдруг заиграло золотистое тёплое пламя, по-текло по клинкам, сорвалось с острия каждого — и с треском ударило в землю посредине между людьми и дубом!

Вокруг могучего дерева пылали бесшумным пламенем восемь костров. Люди подняли мечи к вершине — таким же согласным и плавным жестом…

— Род Сварог Безначальный Бесконечный Вечный, — прозвучал ровный, мощный голос, и Олег вздрогнул. Кто говорил — было непонятно: все восемь человек оставались неподвижными. — Отец Божий, создатель племени славянского, податель кона и лада! И вы, Сварожичи: Дажьбог, Щит Солнечный; Перун Громоносец; Лада Охранительница; Макошь Подательница; Ярила Юный; Прав, Закона Ведун; Благ Огонь Безобразный; Числобог Мудрый; Сестра Двуликая, Среча да Несреча; Лель Вечно Прекрасная; Купава Гордая; Озем с Сумерлой, Подземные Хозяева — и ты, Морана Смерть, Белая Девка! Младшие боги — Велес Змей да Переплут Крылатый! И вы, навьи наши, что в земле, да в воздухе, в воде, да в ветре, в траве, да в камне! Поклон вам низкий от родичей ваших в Верье общей, вечной, неразрывной, славянской!

— Поклон! — откликнулся негромкий хор, и восемь голов в капюшонах склонились коротко и быстро.

— А тебе, Кощей, — загремел первый голос, и ветви дуба грозно и тревожно зашумели, — а тебе, Ядун-Чернобожище — тебе мы не кланяемся! От тебя отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся!

— Отрекаемся! — ухнул хор, и мечи, сверкнув в воздухе, разрубили его над головами хозяев. И послышалось торжественное пение:

— Как за семь морей, за семь гор,
Да за семь болот, за семь рек,
Под семью замками, под семью запорами,
За семью дверями, за семью засовами,
Во пещере тёмной, во тьме глухой
В семи медных кладях Лихо спрятано.
Как опутаны семь кладей во семь цепей,
А на каждую-то цепь семь заклятий легло,
А на каждое заклятье семь жертв дано —
Так не вырваться Лиху на белый свет,
Не гулять Лиху по нашей земле,
Не ступать Лиху по зелёной траве,
Не зорить Лиху наших людей,
Не сиротить Лиху наших детей,
Не видать Лиху славянских мук.
А пусть мучится Лихо в заклятой тьме,
А пусть гложет Лихо семь кладей тех,
А пусть рвёт Лихо семь тех цепей,
А пусть жаждет Лихо пуститься на свет,
А пусть с жажды той мука Лиху растёт,
А пусть мука та Лиху будет навек!
Говорим мы так — так и сбудется!
Говорим мы так — так и станется!
Сгинь, Лихо! Сгинь!

— Сгинь, сгинь, сгинь! — мерно ухнул хор, и мечи опустились под плащи.

— Ну что ж. — снова раздался начавший заклятье голос, — все, я вижу, в сборе? Давайте говорить, братья, что нам в жизни, не в песне, с лихом делать…

Он говорил — кто конкретно, Олег так и не мог понять — на городском диалекте, как две капли воды похожем на русский. И это звучало тем более странно после уже сказанного и спетого.

Восемь человек, на ходу откидывая капюшоны — Олег даже заёрзал от досады, что не может разглядеть их лица со спины — молча пошли куда-то за дуб. Олег прополз по краю гряды — и вытаращил глаза.

За деревом никого не было. Огни потухли. Только рослые лошади смирно стояли у дальнего конца поляны.

* * *

Это воистину была ночь случайностей. Во всяком случае — овец Олег нашёл тоже совершенно неожиданно. Он трусил рысцой через пустоши, раздумывая над тем, что видел — и ветерок, поднявшийся перед «утром», донёс до него блеяние…