Собственно, отмечу еще раз, разгадку я знал. Просто слишком уж дикой она была, чтобы вот так сразу поверить, не попытавшись найти еще доказательства. Не знал я другого — что мне делать ВООБЩЕ с этой разгадкой. От предчувствия какой-то опасности временами дрожь пробегала по телу, честно. А еще от самой мысли, что такое — возможно наяву, в жизни, а не в книге. Вернее всего будет посоветоваться с отцом… но не раньше, чем я сам — САМ — распотрошу эту «тайну загородного особняка».
Размышляя так, я проник в коридор между черным и парадным ходом. Свет тут не горел, в стеклянных окошках по обе стороны парадной двери я видел тропинку между деревьев, ведущую к воротам. Луна ее здорово освещала… Тропинка местами искрилась — посверкивали крупинки кварца в песке.
У меня все-таки хорошо развито шестое чувство. Это генетическое, наверное — от отца, да и от того же деда. Я уже совсем собрался подняться наверх, но почему-то медлил, не уходил, а потом — неожиданно для себя! — подошел к двери и, распахнув ее, на два шага вышел в ночь. Прислушался.
И — в который уже раз здесь! — поразился тишине.
Ночью не бывает так испуганно-тихо — разве что перед грозой, но небо над головой висело ясное, чистое. И все-таки тишина стояла гробовая. Поеживаясь, я внимательно осмотрелся, стараясь дышать потише и в душе удивляясь, почему все еще не вернулся в дом.
А потом темнота впереди шевельнулась. Метрах в десяти от меня, около кустов крыжовника, у самых корней, я увидел движение — словно что-то большое и тяжелое поднималось с земли.
Я не заорал только потому, что язык прикипел к небу, и у меня получилось выдавить лишь еле слышное сипение. Меня вообще парализовало, и какой-то частью мозга — еще работавшей! — я понял, почему так легко со своими жертвами — часто здоровыми, крепкими парнями и девчонками — расправляются разные там маньяки. Потому что это парализует — сознание и зрелище того, как в обычном, привычном тебе, понятном мире происходит что-то ужасное и противоестественное. Ко мне — почти пятнадцатилетнему, спортсмену, совсем не трусу — можно было сейчас подходить и делать со мной все, что угодно. Я покорно и тупо смотрел на оживший кусок темноты, похожий на Тварь из легуиновского «Волшебника Земноморья», ожидая, что же он предпримет в моем отношении — хотя до двери за спиной было шаг шагнуть.
Потом я услышал самый обычный человеческий стон. Негромкий, еле слышный — будто ветер что-то прошептал в ветвях… только ветра-то не было.
Стон повторился — в такт жутковатому подергиванию тени. Я вздрогнул — гипнотическое наваждение пропало. Пьяный, что ли? Или, может, раненый — машиной на дороге подшибло?.. Да нет, незачем ему на участок ползти. Да и ворота раненый не откроет. Точно, пьяный — не соображает, куда занесло, и ноги дальше не идут.
В тот момент я не подумал, что и пьяный ворота не откроет, не сможет…
Пьяных я не любил. Отец не пил почти совсем; вид шатающегося, идиотски выглядящего человека вызывал у меня брезгливое отвращение. Позволять такому валяться в саду у меня не было никакого желания — я решительно пошел по дорожке к лежащему, на ходу говоря:
— Какого черта вас сюда принесло? Ну-ка…
Лежащий человек — теперь я хорошо видел, что это именно человек, рослый и крепкий, — вдруг тяжело перевернулся на спину и прохрипел голосом, выдававшим страшную боль, но с голосом пьяного не имевшим ничего общего:
— Помоги, мальчик…
Я остолбенел вторично, но теперь — от изумления. Луна осветила лицо вчерашнего посетителя. Только теперь оно было искажено невероятной гримасой то ли боли, то ли напряжения. Роскошные усы превратились в липкие черные сосульки — кровь, темная и густая, вязко текла из пролома на месте левого глаза; казалось, там шевелится что-то живое.
Я очень хотел отвести взгляд от этого лица, но не мог, лишь мельком заметив, что правый бок мужчины тоже окровавлен, куртка там разодрана в мокрые, лоснящиеся клочья, а под кустами тянется примятый, почти сплошь помеченный кровью след — там он полз, пока не потерял силы окончательно.
— Что с вами? — выдавил я, чувствуя, что меня сейчас начнет тошнить. — Кто вас так?
— Времени нет… — Он тихо кашлянул и задышал, как дышит на жаре большая собака. — Скорее…
— Я сейчас вызову «скорую»! — опомнился я, но рука раненого с неожиданной быстротой перехватила меня за штанину джинсов. — Вы чего, я же помочь вам хочу…
— Молчи, слушай, если хочешь помочь… — Он кашлянул снова, и изо рта выплеснулась кровавая струйка. — Это я виноват. Меня выследили. Наверное, кто-то нас предал. Они шли сразу за мной и сейчас будут здесь… я чудом опередил их, они думали, что я мертв. Да я и правда мертв.
— Кто «они»? — холодея, спросил я, подумав почему-то о конкурентах отца, хотя среди них не было настолько серьезных. — Вы о ком?! Вы кто?!
— Тише… — Он отпустил штанину — вернее, его рука просто соскользнула и бесшумно упала на траву, я дернулся, чтобы бежать, но почему-то остался на месте, слушая, как страшно он дышит. — Мальчик, я друг твоего деда. Мы никогда не виделись, но там, откуда я родом, его имя помнят, как имя героя… поэтому я говорю, что я его друг… Они идут сюда, потому что думают — твой дед жив. Им надо его убить. Спрячься, мальчик. Не в доме. Они скоро уйдут. Вот… это…
Он неловко полез левой рукой под куртку, пошарил, скалясь — словно беззвучно смеялся. Я следил за ним. «Бе-ги, бе-ги, бе-ги…» — выстукивала у меня в висках кровь. Вместо этого я ждал.
— Вот, — повторил он и протянул мне на ладони что-то, похожее на сотовый. — Нефиксированный… настраивается на любой канал… им не должен достаться. Бери и уходи. Если случится чудо… с тобой свяжутся наши… скажи им… Немой…
Рука с приборчиком упала. Больше ничего не изменилось — лишь луна, светившая в глазах раненого, заполнила их целиком, лишив собственного выражения. Там больше не было ни боли, ни страдания… ничего. Только красивое и холодное серебристое сияние.
И я понял — странный и страшный ночной гость умер.
Нагнувшись, я поднял «сотовый», выскользнувший из его руки на песок. Антенны у него не было — всю поверхность занимали шесть плотных рядов по пять квадратных кнопок в каждом, помеченных странными символами, не похожими ни на цифры, ни на буквы — во всяком случае, знакомые мне. Скорее, это были просто рисунки. Как это… а, вспомнил — пиктограммы! Но самым странным был значок, расположенный не на кнопке, а на верхнем торце прибора.
Миниатюрная, изящная серебряная свастика.
Толком удивиться этому я не успел. Мое счастье, что, рассматривая прибор, я боковым зрением все время видел тропинку. И заметил две словно бы плывущие над землей фигуры раньше, чем они заметили меня — неподвижного.
На самом деле они, конечно, не плыли над землей, а шли — просто очень ровным, размеренным шагом, плечо в плечо, неспешно и уверенно. Луна светила им в спины, и я не видел лиц. Двое рослых мужчин в одинаковых — то ли белых, то ли светло-серых — костюмах.
Пригнувшись, я метнулся к дому, в два прыжка оказался в коридоре и, стараясь не дышать, закрыл дверь на засов. Затравленно осмотрелся и бросился к висящему на стене телефону, мысленно благодаря отца за то, что он не поскупился установить несколько аппаратов.
В дверь постучали. Потом раздался звонок — такой резкий и неожиданный, что я чуть по правде не обдул джинсы. Потом снова стук — уже не вежливый и короткий, а несколько сильных ударов кулаком. Не сводя глаз с двери, я наощупь пытался попасть в кнопки аппарата.
«„Отворить именем Мордора!"… После второго удара дверь рухнула вся — вместе с крюками, запорами и цепочками…» Ой, мамочка! Сведя коленки, чтобы унять сильнейшие позывы, не отпускавшие меня, я наконец набрал спасительный 02. Телефон пискнул и… равнодушно «сбросил» номер! Я набрал снова, снова, снова… Все три раза — сброс.