— Добро то, что дорог нет, — убежденно заявил Богдан. — Вот были бы — нам кисло стало бы. А так — пусть грязь-то поразгребают, трупоеды пустоперые!
— Смотри-смотри! — Олег толкнул его локтем, едва не скинув вниз. — Там в Дружинных Шлемах!
В той стороне, куда он указал, опадало облако мощного взрыва. Сюда не
донеслось ни звука.
— То что? — удивился Богдан. А Олег вдруг догадался, что это и весело ответил:
— Похоже, кто-то из наших тропу взорвал… Давай еще вокруг посмотрим?
Они посмотрели. Но среди лесов и участков лугов ничего больше не двигалось.
— Там что? — Олег, опустив бинокль, указал на запад.
— Там-то? — Богдан тоже повесил бинокль на грудь. — Берег, от тех мест они движутся, данваны-то… Вон то — гора Темная, во-он, видишь? — Олег различил очень-очень далеко на севере, километров за сто пятьдесят, а то и больше, похожие на тень очертания серого пика. — С нее течет Воронья река, через горы, с которых мы спустились, по ней сплавом можно аж в нашу Вересковую веслом не шевеля добраться… Во-он за теми горами — озеро горное, Светлоозеро именем, а из него прямым путем под горами бежит река Ольховая — через всю Оленью долину сквозом. Из той-то долины хорошие тропы есть за горы — не сядь нам на плечи хобайны, там бы прошли… Красивое место — Оленья, большое. Его Лоси под собой держат… А вон до тех мест, — Богдан протянул руку на юго-запад, — храни нас все сврпожичи и Род сам попасть. То горы Моховые, по-за ними — Тенистое озеро. Голодные места, пустынные, а озеро само — мёртвое, Кашеем любимое…
— А почему название такое красивое? — удивился Олег.
— Так там и впрямь рощи берегом стоят. Да вот деревья — уродились корченые, выморочные… Отец мой там бывал, так говорил — малое время побыли — всех тоска за сердце взяла… Знать бы то, куда отсюда?..
— Пошли, а то я опять мокрый, — повел плечами Олег.
…В подвале у очага полным ходом шло совещание. Правда, большинство горцев в нем не участвовали, а с довольным видом сидели и лежали у огня на расстеленных плащах.
Великая это вещь — огонь. Мелочи типа власти над природой, которую он дал человеку, в счет не идут. Огонь лечит человеческие души, и недаром тут его почитают как самого близкого людям бога. Вот плохо все — внутри, снаружи… Хуже некуда, край! Соберешь в кучку сухие веточки, составишь их шалашиком, сунешь внутрь скомканную бумажку, чиркнешь спичкой — и поднимается над сушняком призрачное в свете дня или ярко-оранжевое во тьме пламя. Сядешь возле него, сложишь руки на коленях, посмотришь на танцующие язычки — и словно бы сами собой отодвинутся, а то и вовсе уйдут горькие мысли, беды и заботы. Огонь — защитник, друг и даже… собеседник!
Может быть, именно поэтому так любят люди разводить огонь…
…В целом тут было тихо, даже говорившие над картой Гоймир, Йерикка и Резан явно глушили голос, чтобы не нарушать тишину. Лица мальчишек в оранжевом свете казались по-особенному задумчивыми и по-особенному красивыми, похожими на смотревшие со стен барельефы.
— Лагерь их вот тут, — приглушил голос и Олег, показывая на карте. — Остальная Лесная долина, пуста, как…
— Стол горожанина? — спросил, посмеиваясь, Резан.
— Голова горца, — невозмутимо ответил Олег, облокачиваясь на край каменной плиты, на которой расстелили карту. — Я больше не нужен?
— Да ты и прочим часом не очень требован, — пустил ему в спину Гоймир.
Олег промолчал. У огня потеснились издали место. Олег, сбросив плащ, сел на него и вытянул мокрые ноги к огню.
Шел оживленный, хотя и негромкий разговор о сказочных нелюдях.
Неожиданно выяснилось, что большинство горцев стоит на твердых, почти материалистических позициях и убеждены, что человек — единственное по-настоящему разумное существо в Мире.
— Вон они — лешие, водяные, мавки, уводни — полна коробочка, — говорил Холод. — Под ноги бросаются, иной час — больше чем грибов по осени! А хоть капля разума в них есть? И не бывало. По мне — что лешак, что бер. Звери. И вместе на человека похожи, но не люди же от того!
— А басни? — запальчиво возражал Гостимир. — Там-то они говорят! А коль говорят — значит, разум есть?
— Йой, так в баснях на коврах поднебесьем летают! — насмешливо возразил Холод. — Я тем часом, как сопливым был, ковер из горницы аж до крыши затащил. Сел на него, да и давай все заклятья рядом вспоминать — полетать возмечтал!
Вокруг засмеялись. Но Гостимир не сдавался:
— А Морской Народ-то?! Или, тебя слушать, они тоже по-вроде акул? Вот то и есть, что не врут басни — были и иные, не только люди. Были, а по времени не то перемерли чохом, не то люди же и свели их…
Олег слушал не внимательно. Оглянувшись, он увидел, что Йерикка отошел от карты и стоит у входа, глядя в дождь, снова разошедшийся не на шутку. Гоймир и Резан что-то еще обсуждали, но довольно лениво.
Олег тихонько поднялся и подошел к другу. Скрестив руки на груди, встал рядом. Йерикка покосился на него и тихо сказал:
— Они сейчас про мечи говорить будут. Полезно было бы тебе послушать.
— У меня каникулы только через три недели кончатся, — слегка ощетинился Олег.
— Точно-точно, — согласился Йерикка. — Мы не в школе, но тут отметки тоже ставят. Вон, как Тверду за невыученный урок… Ладно, как ты говоришь — не надо меня оперировать?
— Лечить? — не смог удержаться от улыбки Члег.
— Лечить… Не читал такого автора- Звенислява Гордятича?
— Конспектировал, — обиделся Олег. Йерикка увесисто стукнул его в плечо:
— Не обижайся…Это мой любимый писатель. Даже больше нравится, чем ваши, которых, я читал. У него есть по весть "Друзья и враги Лена Ставратича". А в ней такой странный персонаж — Толик…
— Почему странный? — спросил Олег скорее машинально. Дождь смешивался с мокрым снегом, невесть откуда налетевшим, поднялся ветер, посвистывавший в развалинах…
— А потому. Он не отрицательный и не положительный, не наш и не враг… Лён всю книжку гадал, друг ему Толик или нет. А потом стал его жалеть, когда тот объяснил. Я это наизусть помню, уж больно поразительные слова… "Если ты говоришь, что человек может сам себе выбирать сторону, то почему он не может понять, что ошибся в выборе — и поменять ее? Почему?"
— Я бы такого не пожалел, — хмуро ответил Олег. — А дальше? Что ему этот Лен оказал?
— Лён? Не помню точно, но что-то вроде того, что понимание, конечно же, приходит в наиболее опасный момент… Помнишь, как мы разговаривали в той хижине? — Олег кивнул: — Ты тогда здорово сказал насчет нашей правоты… В самом деле — есть огромная разница, за что воевать…
— Я вот где-то читал, — медленно начал Олег, — только не помню — где… короче, что единственная вещь, оправдывающая пролитую свою и чужую кровь — высокая идея.
— А дальше? — как-то подозрительно посмотрел Йерикка.
— Что дальше?
— Дальше… там ничего не было? — нетерпеливо спросил рыжий горец.
— Погоди… какая-то чушь насчет… а, вот. Единственное, что оправдывает жизнь — любовь. Точно.
— А ты считаешь, что это чушь?
— Ну, может и не чушь… — Олег вспомнил Бранку. — Но только это совсем о разных вещах. Война — и любовь.
— Есть великие вещи — две, как одна.
Во-первых — любовь. Во-вторых — война, — напомнил Йерикка.
— Киплинг, — узнал Олег своего любимого поэта. — Только все равно. Какое имеет отношение война к любви?
— Не будем спорить, — Йерикка стер с лица воду. — О, капает… Вот только подумай, зачем мы тут? Точему мы все это терпим? Из чувства долга? Ради идеи? Плохо воюет тот, кому нечего защищать. А защищают лучше всего то, что любят…
— Мы констерьваториев и вертисиськетов не кончали, — досадливо ответил Олег, двинув Йерикку кулаком в спину. — Где нам равняться в фаллософии с разными всякими…
Йерикка развернулся к Олегу и взял его за плечи. Слегка встряхнул и спросил каким-то странным голосом: