Выбрать главу

— Много, — согласился Олег. — Очень много.

— И не в одном мире, — улыбнулся Дажьбог. — Вот и девицу вижу, и друга, с которым разлаялся, да и не помирился, и родителей, что ждать не устали еще… Нет, Вольг Марыч, рано тебе в вир-рай идти. Да и человек ты теперь не простой. Такие ТАМ нужнее.

— Ну и добро, — согласился Перун и тоже усмехнулся:- А хорош! Хорош воин! Молод только… Так как, брат?

— Ступай, — сказал Дажьбог — и что-то нестерпимо полыхнуло у Олега перед глазами…

* * *

Все кончилось утром. Самое нелепое, что утро было обычней обычного — снова падал снег, дул ветер… и обнаружилось, что врагов нет. Просто — нет, и на том все. Кончено. Только вдали чернели на свежих вырубках заносимые снегом кучи лагерного хлама.

Данаваны переломились. Никто не знал, на сколько — до следующего лета, или на много лет. Но переломились. Ушли.

Защитники долго не верили, что это произошло. Нет, все ЖДАЛИ этого, все ЗНАЛИ, что это ДОЛЖНО служиться. Но вот произошло — и трудно было поверить.

А когда поверили — не очень удивились.

И не очень обрадовались.

Редко в каком племени уцелел один из трех дружинников или ополченцев. Всё больше — один из пяти. Гоймир собрал едва три десятка своих. Ну раненых, что подальше отправили — еще десяток. Ну, может ещё кто объявится, позже… Все равно — получалось, что все та же пятая часть уцелела из Рысей. Да из тридцати с хвостиком бойров — одиннадцать.

Рыси собрались в овражке, среди кустов. Снег перестал, выглянуло совсем зимнее небо. Никто не разговаривал. И никто не верил, что победа пришла.

А она пришла. Трехсоттысячная армия данванов, поддержанная техникой, была побита тридцатью тысячами горцев, лесовиков и добровольцев. И как бы дальше не сложилась жизнь, ЭТОГО уже никто не мог у них отнять.

Четыре десятка оборванных, замерзших, израненных и СМЕРТЕЛЬНО УСТАЛЫХ людей, стариков и мальчишек, сидели в овраге у потрескивавшего на расчищенной от снега площадке костерка. Сидели с оружием, по-прежнему готовые к бою. Сидели плечом к плечу. А рядом с ними — наверно — сидели их друзья. Те, кто пал в боях на горных тропах и перевалах, в лесах и на берегах речек и озер. Те, кто лег в могилу… или на траву, снег, камень, в холодную воду. Мёртвые сели рядом с живыми, чтобы подтвердить единство братства по оружии и право называться победителями, перед которыми Смерть — только слово.

И каждый ощущал их — погибших — рядом яснее, чем в недалекую уже ночь под Корочун.

Йерикка, поднявшись, отошёл от костра и, проседая в снег, поднялся на край оврага. Свежий снег искрился голубоватый сиянием — на мороз. "Будет ли все это там, куда нам придется уйти?" — подумал рыжий горец и сморгнул слезу, сделав вид, что вытирает глаза от ветра. Он лучше остальных понимал, что победа — временная, и им все равно придется уходить. Всем. Чтобы просто выжить.

Из-под этого солнца. Из-под этого неба. От этого снега и морозного воздуха. Они найдут себе планету по душе, и уже их дети станут ЕЁ звать Родиною… но как быть ему, рожденному под этим небом?!

— А что ты таишься? — услышал он и, повернувшись, увидел рядом Гоймира. Он смотрел мимо Йерикки глазами, в которых не было слез, похожими на светлые льдинки. — Не таись, что ты, — голос князя звучал странно-тепло. — Я бы сам заплакал, да вот, — он неловко покривился, — не выходит. Больно…

— Мы победили, и мы живы, — сказал ему Йерикка. — Но я не знаю, рад ли этому.

Они шли сюда умирать, они готовы была умереть… а предстояло жить. Делать самую трудную вещь на свете — жить, снова и снова принимая решения, опять и опять сражаясь за себя и за тех, кого уже больше не будет.

Легко быть мертвецом… А жизнь вовсе не добра к людям, и бывает время, когда все кажется бессмысленным, а победа не приносит радости — лишь опустошение, и ты можешь только смотреть вокруг и удивляться, что солнце по-прежнему сияет, и небо синеет, и ветер дует, и день сменяет ночь, когда внутри у тебя ровным серым слоем лежит неподвижный пепел.

А солнце будет сиять по-прежнему, и небо будет синеть, и ветер дуть и день — сменять ночь. Пепел растает, и ты снова научишься улыбаться, и научишься спокойно спать, и в памяти сотрется тоска и ужас…

И все-таки капля горечи останется на дне души.

И ты не сможешь предать своих друзей — живых или мертвых. Даже если вдруг очень захочешь, даже если устанешь, даже если испугаешься — не сможешь.

Мертвых не предают. Это вдвойне подло.

Ведь они беззащитны…

ИНТЕРЛЮДИЯ:

О ТЕХ, КТО ВЕРНУЛСЯ

А их не видно в этой суете…Их, как и всех, мотает. Вертит. Кружит.Но, говорят, глаза у них не те…Но, говорят, глаза — у них не те!А души?.. Души?! Души?.!Но вот приходят мальчики с войны…Какие ж это мальчики? Мужчины.Не рождены — войной СОТВОРЕНЫ,Где штык-ножом стал ножик перочинный…Где каждый смерти заглянул в глазаИ видел очень много. Даже — слишком.Где знали, что не все придут назадИ гнали прочь проклятую мыслишку!И так случается обычно на войне —(Ну что поделать — вновь случилось, братцы!)Один из них седой пришел совсем…Другому будет вечно восемнадцать…А небо там не то, и снег не снег!А в эту жизнь — как в сказку… или — в омут.Но продолжают воевать во сне,Во сне спасают друга боевого…А их не видно в этой суете…Их, как и всех, мотает… вертит… кружит,Но говорят — глаза у них не те.А души?..А души?..(Стихи 0.Сорокина.)
* * *

С разлапистых еловых веток медленно падал искристый сухой снег. Сечень-февраль напоследок выдал минус тридцать, и Большей Сполох горел в небе уже не только длинными морозными ночами, но и в короткие ясные дни. Правда, дни вот уже полтора месяца как понемногу отращивали хвосты, и старики говорили извечное: "Солнышко на лето, зима на мороз", — и оказывались правы…

На пятнадцатилетие Олег подарил себе и Бранке прогулку по лесу. Несколько часов, не чувствуя холода, они ходко и весело бежали на широких здешних лыжах (напоминавших охотничьи лыжи Земли) по замершему, онемевшему от холода и красивому зимнему лесу.

Бранка ходила на лыжах в сто раз лучше Олега и уже не раз над ним посмеялась. Он отшучивался, с удовольствием следя, как девчонка ловко кружит вокруг, а сам в который уже раз вспоминал визит Йерикки — тогда, полтора месяца назад, когда он, Олег, только начинал ходить по комнате, поднимаясь после ранений…

… - Мы начинаем уходить, — Йерикка выглядел озабоченным и даже разбитым. Он сел на лавку, не дожидаясь приглашения, бросил на стол отороченные белым мехом краги. — Данваны с фрегатов сожгли еще один город. На юго-западе. Планету подобрали, все будем делать ночами.

— Трудно, — задумчиво заметил Олег. Йерикка поморщился:

— Справимся… Я не за этим пришел. Через две недели я сам туда еду. Если хочешь, едем со мной. Ты выплатил свои долги с перебором, тебе пора возвращаться. Незачем ждать марта, да и безопасней тут, чем пробираться на юг.

Олег задумался. Коснулся кончиками пальцев меча, висевшего над постелью, и, не глядя на друга, нехотя сказал:

— Я лучше весной… У вас же связь прямо с городом, а Дорога куда-то в Сибирь выводит, там, может, тысяча километров до людей. Нет, я правда весной.

— Ладно, — без удивления согласился Йерикка. Посидел еще… но перед уходом без обиды, только чуть насмешливо, сказал: — Мне-то зачем врешь? Тысячи километров…

…Олег передернул плечами. Но не разговор, вспомнившийся сейчас, заставил его это сделать.

В начале марта он уедет на юг, чтобы отправиться домой. Или надо будет уходить с Рысями… но уходить уже СОВСЕМ. Отказываясь от всего и всех на Земле.

Это было выше его сил. Он и так, случалось, просыпался по ночам и, стиснув зубы, мысленно даже не просил — вымаливал прошение у мамы. И у отца — тоже, но в первую очередь — у мамы. Потом приходил день, а с ним — улыбка Бранки, и мучило уже другое — как оставить ее?!