— Подожди минутку, — прошептала я в ответ.
Он ухмыльнулся, откинул со лба буйные волосы. На солнце они казались бронзовыми, сейчас — почти чёрными. Дресс-код Брайтона предписывал девочкам длинные юбки, а мальчикам — короткие стрижки, но кудряшки позволяли Тигу сэкономить на парикмахерской. Если бы я дёрнула его за кудряшку и распрямила её, она достала бы до плеча.
Он жестом показал мне — срочно спускайся. Я подняла два пальца вверх, вспыхнула при мысли о том, что одета как зубрилка. Закрыла окно. Мне нужно было выскользнуть из дома через чёрный ход, потому что моя громоздкая туша не позволила бы мне через окно залезть на крышу, перепрыгнуть на дуб и спуститься вниз, как делал старший брат, спавший в соседней комнате.
Я натянула на ноги растянутые шлёпанцы, схватила сумку и гитару и, чуть дыша, спустилась по лестнице, изо всех сил стараясь не задеть инструментом о перила. Всё моё тело наполнилось страхом, я слышала, как он плещется во мне. В голове зазвучал ксилофон, как это бывает в мультиках, когда персонаж спускается по лестнице; увы, я знала, что нет ничего смешнее, чем жирдяй, который пытается убежать.
Я тихо пробралась через гостиную, нервничая всё меньше, с каждым шагом удаляясь прочь от родительской спальни, ближе к кухне. Обычно в такие ночи, после того как мы пару часов посидим у костра и поиграем на гитаре, я просила Тига отвезти меня в кафешку «Вафельный домик». Ты везёшь, я плачу́ — говорила я, потому что у Тига редко водились деньги. Мы брызгались лизолем, чтобы перебить запах марихуаны, и Патси Клин кормила нас вместе с подсобными рабочими, ничего не соображавшими после бессонной ночи. Мы литрами хлестали кофе; мой, со сливками, был цвета хаки. Потом шли в школу. Папа уходил на работу до рассвета, мама спала до восьми, и об этом не знал никто, кроме моего брата, но Коннор никак не мог меня выдать — он сбегал из дома куда чаще.
Я подумала — хорошо бы мы с Тигом и сегодня пошли в «Вафельный домик». Чёрт, бекон — это замечательно. Картофельные оладьи, неровные, обвалянные в тесте, покрытые воскообразным чеддером. Блины… я почти ощущала на языке вкус кленового сиропа. Но я была бедна как церковная мышь: на этой неделе мама заявила, что будет класть все мои заработанные деньги на мой сберегательный счёт. Она выпотрошила свинью-копилку, забрав все деньги, которые я получила, сидя с детьми. Это на колледж, заявила она, хотя стараниями бабушки денег на колледж было предостаточно. Более чем. Мы обе знали — она сделала это, чтобы я не покупала еду.
Я взяла из керамической миски на кухонной стойке четыре груши, бросила в сумку с лизолем. Посмотрела в кладовке: суп в банках, оливки, растительное масло, пять видов каш, все на вкус — как опилки в клетке моего хомяка. Открыла холодильник, нашла очищенные куриные грудки, бесцветные, ожидавшие, когда их обваляют в сухарях. Выловила из дальнего ящика пластиковую упаковку ветчины, обезжиренной на девяносто восемь процентов. Разрезала кусочки пополам, сделала бутерброды на тонко нарезанном диетическом хлебе. Сыра и майонеза у нас дома не держали. Кетчупа тоже — из-за сахара. Я выдавила на бутерброды немного горчицы и упаковала их. Ничего лучше предложить лунатику Тигу, жаждавшему мяса, я не могла.
Завтра, подумала я, подготовлюсь получше. У наших соседей, Шипли, недавно родился ребёнок, он плохо спал по ночам. Красивая миссис Шипли платила мне за то, что я присматривала за ним после школы, а она в это время могла выспаться. Скажу маме, что пошла в библиотеку, решила я, а деньги оставлю себе.
К тому же мы с трехлетней Лолли ели печенье «Орео» — соскребали шоколад, съедали начинку, остальное макали в молоко, которое давала нам миссис Шипли. Мы развлекались молочными усами и раскрасками с Ариэль и Маппетами, пока малыш Пол в своей кроватке гулил и пускал слюни. Миссис Шипли никогда не замечала, что я уношу домой в рюкзаке её печенье или чипсы. Она носила свободные блузки, спадавшие с хрупких плеч, и узкие капри; вряд ли она любила фастфуд. Я не могла представить, как она ест что-нибудь — разве только салатные листья.
Но Тиг явился сегодня. А сегодня были только груши и диетический хлеб с обезжиренной ветчиной, похожей на резину. Я в отчаянии проверила нижние ящики кухонного шкафа. Посуда, сковородки, кухонные принадлежности — ничего съедобного. И тут я заглянула под раковину.
В самом углу, за моющими средствами и губками, стояла и переливалась огромная зелёная бутылка. Красное вино? Она стояла тут так долго, что покрылась пылью. Большая бутылка означала дешёвое вино. Слишком дешёвое, чтобы ставить в бар. Я смутно помнила, как папа несколько месяцев назад притащил это вино, чтобы мама сделала сангрию.