— Пожалуйста, не надо! — умоляла я в слезах. — Это вообще не помогло!
— В прошлом году ты так не брыкалась, — заметила мама. Но ведь в прошлом году у меня не было Тига.
— Сраный Лагерь. На всё лето едешь? — спросил он, как будто собирался по мне скучать. Как будто я была для него важна.
Я кивнула, а потом сказала то, от чего ощутила себя полностью обнажённой. То, чего не сказала бы никому. Слова прозвучали тихо и пристыженно:
— Лагерь для уродов.
— Эй, не говори так! — Тиг повернулся ко мне. Мы переглянулись, наши лица приблизились вплотную друг к другу. — Не смей называть себя уродом.
— Я знаю, кто я, — прошептала я. Я чувствовала в его дыхании нотки кислого вина. Мне это нравилось.
— Ты мой лучший друг, — сказал Тиг. — Не смей так называть моего лучшего друга.
Мне стало тепло. Всему телу стало тепло.
— Я знаю, кто я, — повторила я, а Тиг покачал головой, а потом поцеловал меня. Чуть отодвинул плечо, наклонил голову и поцеловал. По-настоящему. Не просто клюнул в губы. Поцеловал, как целуют в фильмах. Как красивых девочек целуют в коридорах, прижав к шкафчикам, их бойфренды. Я раскрыла рот, всё моё тело горело и дрожало.
Он отпрянул, я тоже отпрянула. Я понимала — вокруг нас только темнота. Матрас за спиной. Луна, сводящая его с ума.
Он ухмыльнулся. Покачал головой. Наконец сказал:
— Чёрт, Смиффи, мы реально надрались. Мы не можем это испортить. Мы не можем поступить неправильно.
Я не совсем поняла, что он имеет в виду. Разрушить то новое, что начиналось между нами? Разрушить нашу дружбу, начав это новое? Я ждала, что он скажет. Я взмокла, во рту пересохло.
Он отодвинулся, чтобы взять кувшин, и мне стало грустно оттого, что я больше не чувствовала тяжести его плеча. Он наполнил стакан, протянул мне. Я проглотила вино, такое прохладное, такое приятное на сухом, как наждачная бумага, языке. Тиг вновь закурил косяк, и мы молча передавали стакан друг другу. Я не знала, всё ли в порядке или мы сошли с ума. Я не знала, сколько сейчас времени.
— Я хочу есть, — сказала я наконец.
Большой зелёный кувшин был почти пуст, но я не знала, до чего всё плохо, пока не попыталась подняться на ноги. Мир пошатнулся и начал клониться вбок. Я раскинула руки, прижала ноги к огромной земле. Я чувствовала, как она кружится подо мной.
— Мы так надрались, — снова сказал Тиг, указывая пальцем в направлении за спиной. — Пошли приляжем?
При этих словах Тига всё моё тело наполнилось крошечными пузырьками. Он имел в виду тот матрас. Он предлагал мне лечь рядом с ним — а что могло случиться потом? Он мог уснуть и храпеть, пока я умираю от желания — как это жалко! Он мог придвинуться ближе и обнять меня. Поцеловать. Я мечтала об этом… но что, если он имел в виду секс, полноценный секс? Чтобы я разделась, чтобы все мои складки предстали перед ним в лунном свете? Я хотела этого. Я так этого хотела, и всё-таки покачала головой, вне себя от ужаса.
— Нет, хочу есть, — повторила я, хотя совсем не думала о еде. Я схватила его за руку, потянула за собой. Он позволил тащить себя по тропе. Это был мой выбор. Мой страх и моя ненависть к себе.
Я тащила нас, и мы шли.
Машина зарычала, как живая, Тиг снова запел ту песню группы «Pixies». Я слышала свой голос, словно издалека, он обвевал его голос. Шины скользили по грязи, и это тоже была песня. Мы неслись по рельсовым путям так быстро, так быстро. Вновь и вновь в невесомость, туда, где моё тело исчезло, где я стала движением, исчезающим в темноте, и Тиг Симмс меня поцеловал.
Деревья и грязная дорога остались позади, а впереди была стена жидкого лунного света, заливающего асфальт. Мы выплыли из лесов навстречу этой белой стене света, и в тот же момент дорога оборвалась, музыка сменилась звоном стекла и визгом шин. Внутри этих звуков изменилось время. Звёзды кружатся. Небо вертится. Я стою посреди слайд-шоу, окружённая шумом и вспышками цвета. Ремни безопасности впиваются в тело, я резко дёргаюсь, ударяюсь о тяжёлый ритм ломаемого железа.
Тихое, тёмное биение потерянного времени. Я сплю? Тиг сказал, пойдём приляжем. Может, я всё ещё сплю? Может, он не целовал меня? Мой рот наполнен солью.
— Мамочка, — зовёт Лолли Шипли; её мамочка, конечно, тоже спит. Я сижу с ребёнком. Надо подойти к Лолли. Я с усилием сглатываю соляной раствор, и рот опять наполняется им.
— Мамочка, мамочка! — повторяет Лолли. У неё светлые хвостики, мягкий животик, пухлые щёчки, как у моего хомячка. Милые зверюшки, хомячки и дети, когда они толстенькие — они такие чудесные. Я прижимаю ладони к губам, пальцы становятся липкими, кровь в лунном свете кажется чёрной.