— Вадим, прости.
Это была худенькая девочка лет четырнадцати, с пережжёнными красителем волосами, в заношенных джинсах и дешёвой куртке явно с чужого плеча. Девочка из тех подростков, что в небольших городках сбиваются по вечерам в кучки возле вокзалов и мимо которых люди проходят побыстрее, бросив в их сторону настороженный взгляд и радуясь, что не видят среди них собственного ребёнка.
Это была обычная девочка и всё было как обычно. Только поймав её в поле зрения, он уже знал, как всё произойдёт, и, пожалуй, мог бы догадаться, что впустую растрачивает свои улыбки и нехитрые комплименты, тогда как мог бы попросту подозвать её кивком. Впрочем, для него это не имело значения, как не имели значения следы вина и наркотика у неё в крови или угнездившийся в её теле вирус, ещё не превратившийся в болезнь. Она была лёгкой добычей, он знал это, и привычно выполнял привычные действия, ставшие почти ритуалом.
Она же была едва ли не растеряна от того, как он смотрел на неё, как бережно обнимал, как склонялся к ней, вдыхая запах её волос — давно не мытых, от чего она вдруг ощутила смущение. Она была ошарашена своей внезапной властью над этим взрослым, красивым и ухоженным мужчиной. Впервые от обычного ночного приключения у неё так перехватывало дыхание, так тяжело билось сердце, и ей было обидно, что улица пуста и никто не видит её в обнимку с новым знакомым, так не похожим на всех прежних.
Они немного прошли вдоль домов и она легонько потянула его в знакомый двор — чёрный ход магазина, куча ломаных ящиков у входа в редко закрывающуюся подвальную комнатушку, то ли подсобку, то ли дворницкую. Он послушно шёл за ней. Так послушно, что у неё захватило дух.
— Здесь даже свет есть…
Она щёлкнула выключателем и под низким потолком зажглась одинокая лампочка, осветив замусоренный бетонный пол, идущие вдоль стены трубы и ворох грязных тряпок под ними.
Он молча притянул её к себе, до боли сжав худые острые плечи, и наклонился, их лица сблизились. Она ждала поцелуя, но он лишь скользнул щекой по её щеке и втянул подрагивающими ноздрями воздух — странно, будто обнюхивая её. Она улыбнулась и запрокинула голову, почувствовав, как напряглось его тело. Она улыбалась, когда клыки рвали кожу у неё на шее, её руки продолжали обнимать его, когда он делал первые жадные глотки…
Имей сейчас хоть что-то для него значение, он бы заметил силуэт, на мгновение заслонивший оставшийся открытым вход. И задолго до этого почувствовал бы чужой запах, не будь его ноздри заполнены густым и властным запахом свежей крови. В иных обстоятельствах он бы услышал и шаги, каким бы тихими они не были. Но сейчас он поднял голову лишь когда над ним прозвучал негромкий насмешливый голос.
— Как же легко тобой управлять! Стоит подбросить тебе потаскушку, и ты теряешь остатки воли.
Вампир оставил свою жертву, но лишь для того, чтобы по-звериному оскалиться на прервавшего его трапезу. Дрогнувшая верхняя губа приподнялась, показывая перепачканный кровью ряд зубов с длинными острыми клыками, глаза с расширившимися зрачками так и не обрели человеческого выражения. Он издал короткий рык и резко подался вперёд. Мёртвая рука соскользнула с его шеи и упала на грязный пол, словно девочка в порыве удовольствия томно откинулась на его колено. Подошедший невольно отскочил и вампир тут же снова склонился к телу. Кровь больше не хлестала из перегрызенных шейных артерий и в погоне за её остатками, ушедшими вглубь, он рвал тело всё ниже и ниже, под сильными зубами хрустели кости рёбер, мокрые от крови лоскуты одежды перемешались с лохмотьями кожи и внутренностей.
Вошедший поморщился — то ли от зрелища, то ли от собственных слов, потому что понял их опрометчивость — разум вампира был скрыт за завесой голода, подчинён ему и потому неподвластен никакому воздействию, как не может быть управляемым безумие. Ему оставалось лишь ждать, но сколько? Возле его ног заходился в рычании выпущенный на волю голод, он ощущал крутящуюся воронкой горячую ненасытную тьму и невольно сделал ещё шаг назад — хоть он больше не боялся быть в неё затянутым, но её близость, однако, тревожила, как тревожит всё неуправляемое, пусть даже и безопасное. Впрочем, может ли неуправляемое быть безопасным? Он ощущал безотчётную тревогу, но даже сама эта тревога заставила его улыбнуться, она говорила о его способности испытывать чувства — обычные, человеческие, ещё совсем недавно недоступные ему. Ещё совсем недавно он лишь мог улавливать их неподвижные отражения, сохранившиеся в его застывшей памяти, как ящерицы в кусках древней смолы. Ещё совсем недавно… до того, как его слабая связь с тем юношей начала крепнуть, подпитываемая обоюдным стремлением. Ведь оно было обоюдным, было, иначе не стали бы общими их жизненные силы, не сливались бы временами их мысли и ощущения.