Наконец Сергей остановил машину на одной из тихих улиц и нервно ударил рукой по рулю.
— Я чувствую его, чувствую этого ублюдка! Но всякий раз оказываюсь на месте, где он был, уже после того, как он его покинул. С каждым разом разрыв во времени сокращается, но до заката — до заката мы не успеем. — Он откинулся на спинку и закурил. — Я знаю, чего он хочет. Он кружит в надежде заманить меня на своё кладбище как раз перед закатом, чтобы повторить твой трюк, Макс.
— Что ты имеешь в виду? — упавшим голосом спросил Максим.
Сергей рассмеялся в ответ.
— Макс, ты должен это помнить! Как тебе самому удалось захватить меня врасплох на закате, когда я почти лишён силы?
— Я тебя не заманивал.
— Значит, я сам попал в ловушку охотничьего инстинкта. Гнался за тобой, не соображая, что моё время ограничено, что ещё немного, и мы поменяемся ролями. Он хочет сделать то же самое. Но на этот раз я буду умнее. Благодаря тебе, Макс! — Сергей снов рассмеялся и повторил, — Благодаря тебе!
Он выбросил окурок и выжал сцепление.
— Что ж, сделаем вид, что едем на кладбище… то есть, к садоводству.
Они стояли на шоссе возле въезда в Пушкин. Слева от дороги виднелось другое кладбище — настоящее, реальное кладбище. Заходящее солнце мягко освещало тесно стоящие кресты и памятники, искусственные цветы на нескольких свежих могилах казались слишком яркими и издевательски-праздничными.
Сергей снова закурил, стараясь не поворачиваться лицом к сидящим сзади. Было заметно, как дрожат его руки, не сразу справившись с простым механизмом зажигалки.
— Ненавижу кладбища, — тихо произнёс он. — Огромная гнилая трясина. Некоторые люди находят удовольствие в том, чтобы в неё окунаться, воображают, будто играют со своим страхом смерти. Но с такими вещами опасно играть. И — довольно глупо.
— Ненавидите? — не выдержал Вадим. Ещё минуту назад он чувствовал апатию, но стоило Сергею словами про кладбища затронуть чужие воспоминаниями, пустившие в его сознании болезненные корни, как безразличие тут же сменилось раздражением. — Но ведь вы там были! Вы там…
— Вадим, — перебил его Сергей. — К чему ты сейчас это вспоминаешь?
— Потому что вы сами, оба, заставляете меня! Вы насильно толкаете меня туда, а потом сами же кривитесь. Вы лицемеры! И хищники. — Вадим повернулся к сидящему рядом Максиму и добавил: — Оба.
Максим откинулся на спинку и, прикрыв глаза, поморщился, словно от внезапного приступа головной боли. Сергей сел на водительском сиденье в полоборота.
— Вадим, не знаю, что ты имеешь в виду, я не лицемерю. Но если тебе угодно об этом говорить, изволь. Это же происходило во время чумы, когда все человеческие чувства загоняются страхом в два русла. В обоих многообразие проявлений способно свести с ума, но один поток направлен к покорности, а в другом зашкаливает жажда жизни. И эти, рвущиеся к жизни даже вопреки болезни, меня притягивают. За ними я иду куда угодно, и если такой человек находится в похоронной процессии, то я буду рядом. А так меня, собственно, туда и занесло в тот раз.
До того сидевший с закрытыми глазами Максим внезапно резко поднял голову.
— Так не за нашим ли приятелем ты шёл?
— Да. — Сергей пожал плечами. — Думаю, да. Картинка сложилась и стала ещё чётче. И тем легче нам будет осуществить наш план.
Все замолчали. Время тянулось, словно насмехаясь. Сергей отвернуклся и больше не шевелился, бессильно привалившись к боковому окну, а когда наконец выпрямился, на стекле остался смазанный красный след.
— Всё. Едем. Он чувствовал, что я рядом и ждал. А теперь ему снова придётся прятаться. Мне даже интересно, как он это будет делать! Но времени запутать следы у него больше нет. — Сергей повернулся назад и вместо охотничьего азарта, сквозившего в только что сказанных словах, Максим увидел в его глазах неподвластную ему самому тоску. — Теперь перед нами то, что, кажется, называется финишной прямой.
«Ока» развернулась и помчалась обратно в город. Правда теперь езда, хоть и быстрая по обычным меркам, казалась почти неспешной.
Когда, уже въехав в город, они затормозили перед очередным светофором, взгляд Вадима случайно упал на большую застеклённую витрину какого-то магазина, отражавшую кусок улицы, и он невольно схватил Максима за руку, отбросив недавнее раздражение.
— Смотри!.. — Он почувствовал, как апатия снова отступила, теперь уже всерьёз, рухнув хлипкой декорацией, маскировавшей от него самого скрытую под ней тревогу. И теперь, глядя отражающуюся в витрине ржавую разбитую «Оку» с выбитыми окнами, стоящую на остатках колёс, он чувствовал, как бешено заколотилось сердце. — Максим, смотри!