Он все так же вглядывался в фотографию и, кажется, что-то вспоминал. Попросил меня подождать - и я указал ему пальцем на лавку, где я сидел прежде и где собираюсь сидеть и впредь. Он заверил меня, что скоро придет и расскажет мне что-то, что может помочь в поисках. Он не знал, что спросил я это чисто механически и что уже точно знаю, что мы не увидимся никогда вновь. Это было больно, и боли этой было много. Надежды - ее было довольно мало.
Я сидел на лавке, доедал, а ветер все так же лохматил мои редкие волосы. Я слушал голос ветра и в нем слышал ее голос, как она учила меня в один из первых уроков. Я помнил, как по пятьдесят раз кряду произносил ее имя, но теперь, когда ее нет, я не смогу его произнести. Сытым и грустным я закрыл глаза и вспомнил одну из первых фраз, что понял после того самого случая:
-Все начинается с имени, мой милый, - говорила она. - У каждого из нас есть имя, и с этого начинается каждый из нас. У меня оно есть и у тебя оно есть. Ты помнишь свое имя?
Я промолчал.
-Ты помнишь мое имя?
Я промолчал.
-Ты вспомнишь его. Вспоминай, пап. Пожалуйста, вспомни, милый мой папа, это же я.
Я не помнил, как когда-то читал, считал и любил, но ее имя я однажды вспомнил. Это слово было первым - и, по правде говоря, лучшим среди тех, что я когда-то знал и что я мог бы когда-нибудь узнать. Продавец шел обратно, но я уже знал, я давно понимал это каким-то чувством вроде интуиции - чем ближе я подберусь к ней, тем дальше она захочет от меня убежать.
Этого знания, которое было пропитано болью, было слишком много. Надежды же было чересчур мало. Иногда достаточно всего трех десятков слов...