Как-то, подъезжая к Майкиному институту, он увидел, как в толпе мелькнула знакомая шапка с красным помпоном. Выскочил из машины, бросился на этот растрепанный маячок. Лялька стояла за киоском с мороженым, как гусенок вытянув тощую шейку, спрятав замерзшие руки в карманы куртки, переминаясь с ноги на ногу. Он схватил ее за рукав. Она обернулась, дернулась, попыталась вырваться. Лицо у нее стало жалкое — виноватое и испуганное одновременно. Лялька хлюпнула красным носом, опустила глаза и пнула ледышку носком ботинка.
— Ты что тут делаешь?
— Ничего я тут не делаю!
— А если точнее?
— К подружке заезжала… за билетами… к экзаменам.
— Ах к подружке, значит, за билетами. А ну-ка пошли.
Он за шиворот подтащил ее к машине и впихнул в салон.
— Ты что творишь? Ты вообще соображаешь, что творишь? — Ему хотелось ударить по сливочной, слегка обвисшей щеке. Любочка сидела боком, упрямо наклонив голову, как будто бодала кого-то, видимого ей одной. — Ты зачем девчонку подсылаешь? Чтобы она следила? За отцом своим следила? Тебе мало? Нет, ты скажи, тебе мало? Ты же меня в тиски взяла! Ты же родителей против меня настроила, а теперь еще и Ляльку? Ты зачем матери каждый день звонишь, плачешься? Ты зачем Майке звонила? А мать твоя, ей что надо? Что она во все вмешивается?
— Ты не имеешь права! — вдруг отчетливо сказала Любочка.
— На что? На что я не имею права?
— Ни на что. Я твоя жена, законная. А она… она проститутка. Она чужого мужа украла! И квартиру ты не получишь, так и знай! Я тебе ребенка обездолить не дам!
— Значит, обездолить… Ты, наверное, хочешь, чтобы я вернулся, а, Любочка? — вкрадчиво спросил он. — Хочешь, хочешь, я знаю. Я вернусь. — Любочка дернула шеей и сцепила пальцы. — Только ты об этом пожалеешь.
Повернулся и вышел. Возвращаться он никуда не собирался.
На Новый год они с Майкой собирались к Витьке на дачу. У Витьки нарисовалась новая пассия. Был он бодр, весел и безмятежен. «Счастливый, подлец!» — подумал Марк, кладя трубку. Они уже обо всем договорились: где, когда, кто шампанское, кто курицу. «Счастливый, подлец!» — и набрал родителей.
— Хорошо, что ты позвонил! — сухо сказал отец.
— Да как же… да я ж не мог… перед Новым годом… — забормотал Марк. Звонил он им не часто. А от Майки — никогда.
— Хорошо, что ты позвонил! — со странным нажимом повторил отец. — Мать просила купить торт. И с вином какая-то ерунда. Захвати, пожалуйста, бутылку сухого, грузинского.
Марк молчал. Он не был потрясен. Он был раздавлен.
— Алло! Ты что молчишь?
— Папа, — медленно сказал Марк, набрал в легкие воздух, выдохнул и — еще медленнее: — Па-па. Мы-с-Ма-ей-со-би-ра-лись…
— Мы ждем вас к десяти, — как будто не слыша, сказал отец. — Так не забудь вино. — И повесил трубку.
Майка на кухне жарила курицу. Он стоял у двери и смотрел на ее затылок с подколотыми вверх утренними выходными волосами. Затылок дрогнул и повернулся.
— Что? — спросила Майка. — Что смотришь?
Он молчал.
— Нет, — сказала Майка. — Не может быть. Или — да?
Размахнулась и швырнула нож в мойку. Нож зазвенел, и ему почудилось, что в голове у него что-то разбилось и осколки, звеня, раскатились по всей кухне.
— Иди ты знаешь куда! — кричала Майка, стаскивая фартук. Узел затянулся, и она все дергала и дергала за тесемку, и стонала от бессилия, и дергала снова. — Вместе со своими папочками, мамочками, Любочками! Чтобы я тебя больше здесь не видела!
Он подошел к ней, взял обеими руками за голову и прижал к груди.
А Новый год получился хороший. Ну просто очень. Мама сделала фаршированную рыбу. Теща не отрываясь смотрела телевизор. Пили грузинское вино. И торт оказался свежий. «Абрикотин». В общем, праздник удался.
После Нового года что-то у них надломилось. Майка стала суше, исчезла ее леденцовая сладость. Мать ее поджимала губы, бормотала что-то под нос, закрывалась в своей комнате. Ванька дичился, втягивал в плечи головенку, когда Марк протягивал руку, чтобы его погладить.
— Ты давай решай, что ли, — безразлично сказала Майка, пуская в потолок струйки дыма.
— Я решаю.
— Ага, давай, давай, не затягивай.
После работы он по-прежнему мчался к Любочке, возвращался посреди ночи. Майка больше не выбрасывала из-под одеяла сонную руку, лишь чуть-чуть отодвигалась, освобождая ему место, и поворачивалась на другой бок. Начинался дачный сезон. Отец все чаще говорил о том, что из подпола пора откачивать воду, и дорожки чистить, и новые доски покупать, и грузовик с песком, и… В первую весеннюю оттепельную субботу погрузили в машину сумки с продуктами, тюк с постельным бельем, потом за порошком в хозяйственный, потом за новой тяпкой, да, и гвозди. Гвозди не забыть. Любочка сушила на заборе спальные мешки, проветривала чердак, выметала из углов паутину, орудуя шваброй, как штыком. Ночи были еще промозглые, влажные. Они лежали в своей ложбинке и дрожали, боясь прикоснуться друг к другу. Домой он вернулся в воскресенье ночью. Майки не было. Он на цыпочках обошел квартиру, заглянул в ванную и туалет, пошарил в кладовке, зачем-то открыл и закрыл духовку. Майки не было. Он постучал тихонько в Ванькину комнату.