В тот последний год в «нашем сухумском домике», когда их было уже не двое, а трое, Он и Моисея Семеныча подбил на шахматные безумства — по гривеннику за партию. Моисей Семеныч почесал шоколадную лысину и согласился. Кончилось скандалом. Через десять минут Моисей Семеныч уже орал на весь двор, что «приличные люди так не поступают, или отдавайте пешку, или я возьму свои меры!». Какие такие меры собирался брать Моисей Семеныч и — главное! — где, осталось тайной. А шахматы на этом закончились. Она тогда уже плохо себя чувствовала. Вернее, вообще никак себя не чувствовала. Лежала целыми днями на раскладушке, дышала в открытое окно. Дышать не получалось. Воздух вливался в легкие как расплавленный свинец — тяжкий, вязкий, горячий. По вечерам Он вытаскивал Ее вместе с раскладушкой во двор, под инжир. Она скручивалась в судорожную пружину, подтягивала к подбородку простыню — только бы никто Ее не видел! А ведь раньше проводили под этим инжиром целые ночи — и ничего. Но тем летом Ей уже все было стыдно. Она поднималась и брела обратно в дом. Он нес за Ней раскладушку. Шел обратно. Под инжиром смеялись, голоса то поднимались, то падали, и Она засыпала под них, как под колыбельную. Однажды, когда небо вызвездило и воздух неожиданно полегчал, Она вышла из своего заточения, запрокинула голову и вздохнула полной грудью. Он сидел на лавочке за столом, спиной к ней, и курил. Она подошла, положила ладони Ему на глаза и чмокнула в макушку. Он замычал, точным тренированным движением взял Ее руки и прижал к губам. Не отнимая рук, Она обошла лавочку и присела перед ним на корточки.
— Эй! — сказала Она. — Давай открывай глаза. Это я, твоя жена.
Он медленно открыл глаза и с трудом сфокусировался на Ее лице.
— Ты? — удивленно спросил Он.
— Ага. Не узнал?
— Не узнал. Ты чего встала?
— За тобой. Пошли?
— Ну пошли.
В кустах что-то затрещало, мелькнула белая тень. Он вздрогнул.
— Что там?
— Там? Не знаю. Наверное, винная девушка Изабелла пробирается к Склифосовскому.
— А что, девушка Изабелла наведывается по ночам к Склифосовскому?
— Говорят. Спроси Моисея Семеныча, он тебе в подробностях расскажет.
— Моисея Семеныча не могу. У нас с ним идеологические расхождения.
— Идеологические расхождения на гривенник, — засмеялась Она.
Кусты разошлись, и винная девушка выскочила прямо на них. Выскочила, постояла, посмотрела и нырнула обратно. А они пошли спать.
С тех пор они ни разу никого ни видели — ни Моисея Семеныча с Клавой, ни Мулечку, ни Юлечку, ни Склифосовского, ни Веруньку с седовласым Петром Спиридоновичем, ни винную Изабеллу. Впрочем, нет, с Моисеем Семенычем и Клавой столкнулись как-то на Невском, у «Севера». Они шли за пирожными, а Моисей Семеныч и Клава — с пирожными. Поохали, поахали, порасспросили друг друга за житье-бытье, договорились встречаться, дружить домами и разошлись навсегда. Еще Она как-то налетела на Изабеллу. В метро, на переходе, в толпе вдруг мелькнула знакомая фигура, выскочила прямо на Нее, как тогда из кустов. Ноги длиннющие. Какая-то немыслимая куртка с косо обрезанным подолом. Маленькая головка на прямо поставленной высокой шейке.
— Изабелла! — крикнула Она. Неожиданно крикнула. Что ей Изабелла? Что Она Изабелле? Пара встреч на излете сухумской эпопеи. Моисей Семеныч с Клавой, Мулечка с Юлечкой — эти все-таки родные, а Изабелла — кто она им? Нет, не хотела Она ее окликать, а вот окликнула. Зачем?
— Изабелла, — повторила Она. — Вы меня не узнаете?
— Нет, — медленно ответила Изабелла. — Не узнаю.
— Ну как же… Сухуми, инжир, пять лет назад… Неужели не помните? — засуетилась она.
Зачем засуетилась?
— Нет, — еще медленнее ответила Изабелла. — Не помню.
Повернулась маленькая головка на высокой шейке. Глухой ворот. Тоненькая цепочка. На цепочке — виноградная гроздь. В ложбинке между ключиц. Серебро, крошечные топазы. Стекляшки, наверное. Винная девушка.
— Извините, — пробормотала Она. — Извините. Я, наверное, ошиблась.
— Наверное, — равнодушно ответила Изабелла и нырнула в толпу.
От этой встречи осталось какое-то странное мятое чувство. Она была уверена, что Изабелла ее узнала. Узнала и не захотела узнавать. Почему? Решила не заводить досужих разговоров, не пускаться в пустые неинтересные воспоминания? Ну и хорошо. Ей самой не очень-то хотелось говорить с Изабеллой. И зачем окликала?
— Ты знаешь, — сказала Она вечером, когда они втроем сидели за чаем. Он, Она и четырехлетний Васька-маленький, — я встретила старую знакомую.