— Кого? — спросил Он, перелистывая газету.
— Изабеллу. Помнишь, из Сухуми?
— Изабеллу? — Он сложил газету и повернулся к Ней. — Помню, конечно. А где ты ее встретила?
— В метро. Она меня не узнала. Вернее, сделала вид, что не узнала.
— Глупости какие! Чего ей вид делать? Наверное, спешила просто, не хотела останавливаться. О чем ей с тобой говорить?
— Не о чем, — согласилась Она. Но мятое чувство осталось.
…Она встряхнула головой и быстро вышла из Васькиной комнаты. Можно, конечно, устроить день воспоминаний, но как тогда быть с уборкой, и обедом, и стиркой, и на почту надо, и вечером Васькины уроки, и… И Изабелла к ее воспоминаниям уж точно не имеет никакого отношения. Потому что винной девушки Изабеллы в ее жизни попросту не было. Так, отпускной промельк. В дверь позвонили, и Она бросилась открывать. Васька-большой ввалился в коридор и плюхнул на пол огромный грязный мешок.
— Получай, — выдохнул он, отчаянно глотая ртом воздух. — Картошка. Рязанская. Сухая. Дешевая. Говорят, хорошая. Пощупай.
Она пощупала. Картошка была рязанская, сухая, хорошая.
— Чаю хочешь, Васька? — спросила Она.
— Хочу.
— А бублик?
— И бублик. И масло, и сыр, и колбасу, и котлету, и от супчика не откажусь.
— Обойдешься без супчика. Иди мыть руки.
Он долго возился в ванной и появился на пороге кухни вполне чистый и розовый. Продемонстрировал ладошки — верх, низ, вот ногти проинспектируйте, пожалуйста, и шею оцените, а уши, не проверите ли уши? Она хлопнула его по затылку, и он плюхнулся на табуретку, как давеча мешок с картошкой.
— Эх, Васька, Васька! — вздохнула Она. — Совсем ты себя извел, Васька!
Васька молча подтягивал к себе сахарницу.
— Ты, Васька, без пропитания скоро с лица Земли исчезнешь. И что я тогда делать буду? Кто мне на старости лет поднесет мешок с картошкой?
Васька клал в чай пятую ложку сахара.
— Ты почему не женишься, Васька?
Васька глазел в окно, болтая ложечкой в чае. Она отвернулась к плите, погремела сковородками и выдала ему разогретый бублик. Васька взял бублик розовой рукой, и Она засмеялась.
— Ты чего?
— Совсем ты не загораешь, Васька! Смотри, бублик загорелее тебя.
— Ну, ему положено, он же из печки.
— А помнишь, как я звала вас «Третий Интернационал»? Тогда, в Сухуми?
— Ага, один черный, другой красный.
— А Васька-маленький вообще желтый.
— А помнишь, как ты меня мазала сметаной от волдырей? — Ага, а она вся впитывалась без остатка. Может, ты ее слизывал втихаря? А как на утес ходили, помнишь?
— А Васька-маленький носился внизу по пляжу и искал жемчуг в ракушках.
— И янтарь. Он думал, что на море обязательно должен быть янтарь. А мы сверху смотрели, как он носится. И ты сказал…
— Что?
— Нет, ничего. Не помню. Я тебе давно хотела сказать, Васька, если бы не ты, мы бы тогда на утес не ходили и на Ваську не смотрели. Нас бы вообще не было. Если бы ты не успел…
— Брось, ладно? Так супчику не дашь?
— Не-а, не дам. Нету супчика. Вечером приходи.
— Так я пошел?
— Иди.
И он пошел. И Она пошла. Она пошла в спальню, быстро перетряхнула кровать, сняла белье, надела новое, смахнула тряпкой пыль и направилась к стулу, заваленному одеждой. Он всегда сваливал одежду на стулья. «Опять слонов по углам наставил!» — раздражалась Она, и Он покорно шел разбирать кучи. А назавтра наваливал снова. Она сложила свитер, сунула его в шкаф и взялась за брюки. Брюки зазвенели и высыпали на пол пригоршню мелочи. Вечно Он носил в карманах груду мелочи. Черт! Она медленно опустилась на пол и стала сгребать медяки. Черт! Он стоял в дверях, засунув в карманы стиснутые кулаки. Кулаки прыгали в карманах, и Ей казалось, будто их дергают за ниточки. Карманы звенели. Звон был какой-то… неподходящий. Радостный звон. Праздничный. Он бил Ей в уши, отдавался в голове, серебряными безжалостными молотками вколачивался в затылок. Она закрыла глаза, но безжалостные молотки продолжали колотить по закрытым глазам. Она ничего не слышала, кроме этого звона. И не видела. Под веками плавали страшные медные круги, похожие на капли раскаленного масла. Она подняла глаза и увидела, что Его губы тоже прыгают. Он пытался что-то сказать, звуки вырывались из горла, но не могли пробиться наружу сквозь эти прыгающие губы. Совершенно синие губы. Черт! Она сгребла мелочь и зажала ее в кулаке.
Этот преферанс они изобрели случайно. Просто встретились со старыми институтскими приятелями, говорить, видимо, было не о чем, засели за карты. Васька-большой продулся в пух и прах.