— Не отключайся, — буркнул Гриша и что-то зажурчал в сторону. Именно зажурчал. Эдаким ласковым елейным ручейком. Женский голос отвечал ему довольно односложно, из чего я сделал вывод, что Женя чем-то недовольна. Наконец Гриша вернулся ко мне. — Ну хорошо, приезжай, — сухо и очень деловито произнес он. — Только скорее. Мы не можем долго ждать.
Что?! Нет, это уже переходит всякие границы! Я задохнулся от возмущения. Какова наглость! Нет, какова наглость! Они мне что, одолжение делают? Я открыл было рот, чтобы дать Грише отповедь, но обнаружил, что он уже повесил трубку.
Когда я подъехал, они уже стояли у подъезда. Женя впереди, Гриша с ребенком на руках на полшага сзади нее. Увидев их, я испытал легкий укол вины. Может, у них (я заметил, что уже машинально говорю «у них», а не «у нее, у Жени»), так вот, может, у них ребенок заболел, а я, скотина бесчувственная, издевался над бедным Гришей! Они залезли в машину: Женя на переднее сиденье, Гриша с ребенком, разумеется, на заднее.
— Куда едем? — спросил я.
Гриша назвал адрес. Пилить надо было на другой конец Москвы по всем пробкам.
— А что там, по этому адресу? — опять спросил я.
Гриша произнес какое-то замысловатое название, из которого я понял только, что это медицинский центр с генетическим уклоном. Ну точно. Ребенок.
— А… что-то с ребенком? — осторожно спросил я.
— Мы поедем сегодня или так и будем у дома торчать? — вместо ответа буркнула Женя.
Ехали молча. По мере приближения к медицинскому центру я все больше и больше чувствовал себя полным говном. Вот, везем больного ребенка. В машине — напряженное зловещее молчание. Женя с Гришей сходят с ума. А ведь я мог бы послать Гришу на три буквы и бросить трубку. Что бы они стали без меня делать? Ловить такси? Да у них на такси и денег нет. Тащить ребенка в метро? В жарищу? Время от времени я косился в зеркало заднего вида на Гришу. Гриша, играя бровями и глазами на слегка дебильном от умиления лице, что-то сюсюкал, нагнувшись к тугому свертку с ребенком, в который вцепился, как в батон колбасы. Значит, ребенок жив.
Мы подъехали к медицинскому центру, и я припарковался у ворот. Женя оглянулась на Гришу.
— Ты все сказал, как я велела? — тихо спросила она, и от ее тихого голоса в машине сразу стало холодно.
Гриша тут же засопел.
— М-м-м-м… А… Я… Да тут как-то… Не успел… — обреченно забормотал он.
— Так скажи, — спокойно предложила Женя.
Гриша перевел взгляд на меня. Взгляд был затравленный и безнадежный. Так смотрят дети, которым разрешили съесть малиновое варенье, но только с одним условием: сначала пойдет манная каша.
— Понимаешь, — проблеял он. — Нам предстоит очень дорогое исследование, сам понимаешь, анализы… а ты… ты… ты не мог бы…
— Сколько? — спросил я.
Гриша назвал сумму.
— Ого! — сказал я. — А с чего ты взял, что я ношу с собой такие деньги?
— Но ты же всегда… — ныл Гриша. — Ты же обычно… Хоть половину. А вторую половину можно будет потом привезти, когда анализы будем забирать.
Женя сидела с каменной мордой, уставившись неподвижным взглядом на лобовое стекло. Именно с мордой, потому что назвать ЭТО лицом я бы не решился. Всем своим видом она демонстрировала презрение к Грише. Я посмотрел на него. Гриша тоже много чего выражал своей носатой физиономией. Он сидел и трусил каждой клеточкой организма. Он трусил меня, потому что у меня приходилось просить деньги. И трусил Женю, потому что не мог ей признаться, что трусит меня. Еще он трусил Женю потому, что она давно догадалась о том, что по телефону он не сказал мне ни слова о деньгах, и дома его ждал приличный нагоняй. Жалкий все-таки тип этот Гриша.
На сей раз я решил смилостивиться над ним, вытащил портмоне и медленно, внутренне забавляясь и по-прежнему наблюдая за ним в зеркало, отсчитал нужное количество купюр. По мере отсчета купюр Гриша оживал на глазах. Щеки его порозовели, в глазах появился блеск, нос слегка приподнялся. Женя протянула загребущую лапу, вынула из моей руки деньги, ни слова не говоря, без всякого там вам «спасиба» и прочих лишних ненужностей, вылезла из машины и балетным шагом с хорошей выворотностью стоп, пятки вместе — носки врозь, пошагала к воротам. Гриша с ребенком остались. Я немножко удивился. Свое удивление я выразил прямым вопросом:
— Какого черта! Так это не для ребенка?
— Для ребенка? — удивился Гриша.
Господи, ну какой же я дурак! Почему я решил, что с ребенком что-то случилось? По каким таким признакам? По каким таким приметам? Ладно, это ерунда. Но почему я решил, что Женя ради ребенка помчится на другой край Москвы? За три недели нашего знакомства она ни разу не дала нам повода думать, что ее интересует кто-то, кроме нее самой. Ребенок не исключение. За три недели нашего знакомства я ни разу не видел, чтобы она кормила или каким другим способом обихаживала ребенка. Купание в хозяйственном мыле не в счет — это концептуальная акция. За три недели нашего знакомства она ни разу не назвала его по имени, не улыбнулась ему, не наклонилась к нему, не потетешкалась с ним — или что там еще делают с детьми. Я глубоко вздохнул три раза и досчитал до десяти.