Из машины я выскочил еще более взбудораженный. Дома бросился к компьютеру и вставил флэшку в гнездо. Суетливо повозив мышкой по рабочему столу, нашел нужный ярлык, щелкнул два раза и… отключился.
Ну да. Я уснул. Упал головой на коврик для мышки и полностью вырубился из системы координат. Просто кончился завод. Они меня доконали. В ту ночь я видел во сне беременную Наталью, одетую в эсэсовский мундир, которая светила Алене лампой в лицо и кричала: «Будем говорить или нет? Кто отец моего ребенка? Почему вы не плакали на похоронах? Немедленно пропишите папу в квартиру и вскройте файлы с базой данных! Нарежьте колбасу и положите в конвертик! Остановите денежные потоки! Кто разрешил высовывать большой палец из дырки?»
Во сне — я чувствовал это, хотя дрых как колода, — я непроизвольно поджимал большой палец на правой ноге.
XIV
Я проснулся от звона в ушах и, не открывая глаз, автоматически схватил телефонную трубку. Во рту было сухо и гадко, как будто я вчера перепил. Башка гудела. Ухо горело. Я здорово его отлежал. В глазах роилась какая-то дрянь вроде мушек. Я приложил трубку к раскаленному уху, вздрогнул и переложил к другому. На том конце провода обнаружилась Ольга.
— Хорошо, что я тебя застала! — крикнула Ольга, и я подумал, что сегодня ее голос звучит еще противнее, чем обычно. Она и так-то всегда верещит на высоких нотах, а тут буквально пронзила меня насквозь своим фортиссимо.
— М-м-м… — промямлил я.
— Надеюсь, ты не с похмелья! — прокричала Ольга, дав в конце фразы заливистого петуха. — Очень важное дело! Неотложное! У тебя есть деньги?
— Что?
Я, наверное, ослышался. Они что, все с ума посходили? Опять деньги! Только закончилась эпопея с Женей, а уже следующие на очереди? Я что, обязан субсидировать их дурацкие начинания? Я уже понял, откуда ветер дует: деньги, очевидно, были нужны Виктору.
— Деньги, говорю, есть? — продолжала верещать Ольга. Нет, это не голос, а какое-то металлоизделие повышенной остроты, к тому же с зазубренными краями.
— Есть, — спокойно сказал я. — Пятьсот рублей по сотне. Тебе сколько надо?
Ольга запнулась, видимо, не ожидала такого ответа, но быстро оправилась и снова поскакала по кочкам и ухабам:
— Мне надо! Мне надо! Мне надо спасать любимого человека!
— Виктора, что ли?
Ольга молчала. Молчание было скорбным. Я тоже молчал, представляя себе трагическое выражение ее лица. На том конце послышался многозначительный вздох и вдогонку — отчетливый всхлип.
— Ладно, не реви. Что случилось? — сказал я как можно миролюбивее, хотя во мне все восставало против Ольгиной простецкой, нет, просторылой наглости. Позвонить человеку с утра пораньше и, ничего не объясняя, брякнуть: «У тебя деньги есть?» Раз есть — давай. Я же давать ничего не собирался. С меня Жени хватило. К тому же расклад представлялся таковым: у самой Ольги денег нет и никогда не будет. С Виктора вообще никогда ничего не возьмешь. Хорошо, если, одолжив с помощью этой курицы энную сумму, он не скроется сразу с нашего горизонта, не улепетнет, сверкая пятками и ухмыляясь в усы. И с кого тогда спрашивать?
— Виктор проиграл очень крупную сумму, — нормальным человеческим голосом произнесла Ольга и вдруг действительно заплакала.
Я не стал ее утешать. Бормотать глупости — не мой жанр. Да и Ольга — известный персонаж. Если бы Виктор занозил палец, она бы убивалась точно с таким же отчаянием.
— Какую сумму? — сухо спросил я.
— Пять тысяч долларов! — прорыдала Ольга.
Ну, сумма, положим, не такая уж крупная. Виктор мог бы и сам ее отдать, если бы соизволил подсуетиться. Но суетиться он не изволил. Последнее время у него, видите ли, был творческий кризис, вызванный головокружением от успехов на небезызвестных выставках. Говоря проще: ему неохота было марать свои холсты. Заказы уплывали. Ольга заламывала руки. Виктор сутками дулся в карты. Иногда выигрывал. Мелкие проигрыши отдавала Ольга. Вот и сейчас он ее подставил. Более того, я уверен, что в настоящий момент он валяется на диване, скалит зубы и ухом не ведет, поручив Ольге выходить из ситуации, как ей вздумается. Не исключено, что, делегировав Ольге это почетное право, он тут же забыл о своем проигрыше. Он даже не слышит, о чем мы с ней говорим. Не хочет слышать. Ему наплевать. Ну а мне наплевать на Виктора. Он мне не друг, не товарищ, не родственник. И я не дойная корова.
— Видишь ли, дорогая, — начал я, чувствуя себя иезуитом, но не ощущая ни тени раскаяния по этому поводу. — В последнее время мне пришлось сильно раскошелиться. Наша новая подруга Женя оказалась довольно обременительной обузой для моего кармана. Я понимаю, тебя это не волнует. Но ведь и меня Женя не волнует. А раскошеливаюсь почему-то я. Почему, не знаешь, случайно? Вот и я не знаю. Если хочешь, позвони Жене. Если она думает отдавать мне долг, пусть отдаст тебе. А я с тебя потом слуплю с процентами. А то скажи Виктору, может, он продаст пару картинок. Или он теперь только в карты дуется?