Ольга жалобно мяукнула. Я ждал, что она начнет причитать, уламывать меня, бить на жалость, лепетать разные глупости вроде того, что Виктор проиграл очень серьезным людям и эти серьезные люди серьезно с ним разберутся, и бла-бла-бла, и бла-бла-бла. И уже заготовил ответ, мол, за пять штук серьезно не разбираются, в крайнем случае начистят мордашку, что в целом было бы неплохо, или разгромят мастерскую, что хуже. Но Ольга молчала. Я понял, что она обескуражена моим ответом и не может прийти в себя.
— Слушай, — сказал я. — Ты знаешь, у меня деньги есть, но Виктору я не дам ни копейки. Я просто не понимаю, почему должен ему давать. Я вообще его плохо знаю, а с чужими людьми, ты знаешь, я не связываюсь. Зато я дам тебе совет. Позвони Наталье и Денису. Я знаю, они дают. Под расписку. Проценты небольшие, осилишь. Только сразу скажи им, что согласна и на проценты, и на расписку.
— Спасибо, — прошептала Ольга и повесила трубку.
Я, радостно посмеиваясь, потер руки. Никаких денег Наталья с Денисом никогда никому не давали. Однако я был уверен, что, услышав про проценты и расписку, они не удержатся, заблестят глазками, задвигают пальчиками, подсчитывая, сколько жалких сотен смогут слупить с глупой Ольги, и упадут грудью на лакомый кусочек. А в результате не получат ни шиша. Ольга никогда не наберет нужной суммы. Она будет отдавать долго и уныло, малюсенькими кусочками, хорошо, если по пятьсот в полгода. И когда Виктор ее бросит, по-прежнему будет отдавать. Приносить одну или две тщательно разглаженные и запрятанные за молнию в дальний карман сумки бумажки и смотреть на Наталью с Денисом затравленными глазами. А Наталья с Денисом будут злиться и проклинать тот день, когда «сели за баранку этого драндулета». Ура! Я им отомстил. За что? Да за все. За то, что они ТАКИЕ.
Ольгу мне было не жалко ничуть. Она бы все равно влипла с этим долгом. Не в Наталью с Денисом, так в кого-то другого. Есть люди, которые всегда найдут в кого влипнуть. В конце концов, она уже влипла в Виктора, тем самым доказав полную несостоятельность своего умишка. А дур я никогда не жалел.
Я выпил кофе и с опаской вернулся к компьютеру. Мне было страшно открывать Аленин файл. Ночная горячка прошла. Я прекрасно понимал, что никаких государственных тайн там не обнаружу. Но зачем-то она вызвала меня посреди ночи! Зачем-то вручила мне флэшку!
Сначала была пустая страница. Потом, посреди второй, большими буквами, слегка смещенное клевому краю, название. «БАБОЧКА». Бабочка? Потом опять огромный пробел, и вдруг — без красной строки, без абзацев, с запятыми, расставленными не к месту и некстати, состоящий из крошечных блеклых буковок, из торопливо слепленных, скученных слов, с опечатками и ошибками, брошенными второпях и тут же забытыми, сплошной тяжелой бликующей массой, словно водопад, неожиданно открывшийся за поворотом и оглушивший, — на меня обрушился текст. Я упал в него, как падают люди, наповал сраженные пулей. Захлебнулся в стремительном сюжете, где не объяснялись ни причины, ни следствия, ни мотивы, ни родственные связи, где были заданы неизвестные мне правила игры, а персонажи казались инопланетянами. Я не расскажу сейчас толком, о чем, собственно, там говорилось, в этой судорожно бьющейся, пульсирующей массе слов. Что-то о женщине, которая решила, что она бабочка. И в финале ею стала. Рассказ о женщине-бабочке был сплетен из фантазий и реальности, словно корзинка, сквозь прутья которой сочится сок нежности. Он, этот рассказ, был невесомым и каким-то отстраненным, прохладным. В том-то и парадокс: в нем чувствовалась внутренняя холодность, скрытая под внешней горячностью. Ничего личного, как это обычно бывает с художественными текстами, я в нем не нашел. Ну, то есть я хочу сказать, что прочитать и определить личность автора вам бы не удалось. А мне бы очень хотелось ее прочитать и определить. Там вообще начисто отсутствовали какой бы то ни было жизненный опыт, жизненные накопления и наслоения, представления, мнения, знания, нравственные установки, принадлежность автора к какому-либо, положим, социальному слою или возрастной группе. Как будто человек, писавший этот рассказ, ничего не знает о жизни и, может быть, даже еще не жил. Аленин рассказ напомнил мне ее лицо, таким, каким я увидел его прошлой ночью, стоя под ее балконом. Ага, значит, личность автора все-таки отпечаталась в этих не слишком умело составленных словах. Роль личности заключалась в ее самоустранении.