Во время переезда выяснилось, что Женя не вполне бесприданница, каковой себя позиционировала. Не хотелось бы мне выступать в роли человека, который шныряет по чужим чуланам, скребет по чужим сусекам, копошится в чужом пшене, чтобы проверить, чего такого эдакого вкусненького пожалела ему хозяйка, что у нее тут припасено, о чем ему не доложили, однако скажу: тут было на что посмотреть. Кроме обычной хозяйственной утвари и детских вещичек, кроватки, коляски, Женя везла в избушку: телевизор «Sharp», ЖК, панель; холодильник «Electrolux» офигительной величины, тащили втроем, чуть не уронили; дальше скороговоркой: микроволновка, музыкальный центр, кофемашина, комбайн, DVD-проигрыватель, куча дисков, чайный сервиз, явно старинный, с диковатой формы чашками в виде райских птиц, полиэтиленовый пакет с норковой шубой, ну и так далее по мелочи.
— Помилуй, Женя! — воскликнул я, свалив холодильник на землю и тяжело дыша. — Какого черта ты тащишь в эту дыру телевизор и холодильник? Там же электричества нет!
В то утро Женя находилась в мрачном состоянии духа и шутки не поняла.
— Пусть будут, — хмуро сказала она. — Вдруг есть.
— А шуба? — не отставал я. — Зачем тебе летом шуба?
— А что, здесь ее оставлять? Ворам на съедение? — буркнула Женя.
Резонно.
Переезд занял весь день. Я, быть может, и хотел бы остаться в этой, как выражалась Женя, дыре на ночь, выспаться на каком-нибудь сеновале, надышаться клевером и коровьим вязким духом, а поутру, на свежую голову, попив парного молочка, ехать в Москву. Денис был не против. Виктор тоже. Но Женя по-прежнему мрачно (ни тебе «спасиба», ни «глубокого мерси») заявила, что делать нам здесь больше нечего, а если мы хотим попасть в город до одиннадцати, то есть засветло, то пора бы и по машинам. Гриша, мол, телевизор сам подключит. Электричество оказалось в наличии.
И началась наша дачная жизнь. Я говорю «наша», хотя в избушку к Жене никто из нас и в мыслях не имел ездить. Гриша нес этот крест сам. Тем не менее жизнь была именно нашей. Вернее, сопутствующие обстоятельства этой жизни. Однако началось все не с переезда Жени, а на несколько дней позже. И вот как. Было воскресенье, я сидел дома, культурно ждал в гости девушку, когда раздался звонок в дверь. Не ожидая подвоха, я побежал открывать. На пороге стоял папа в красно-зеленую клетку с пунцовой бабочкой на шее, радостно потряхивая обширным брюхом. Я ошарашенно смотрел на него, и в голове моей бултыхалась одна-единственная мысль: «Как же он в такую жару и в бабочке? Не умер бы, не ровен час, от удушья». Папа улыбнулся мне обольстительной улыбкой, сверкнул золотым клыком, отодвинул меня в сторону клетчатым животом и проследовал в прихожую. Быстро оглядев помещение, папа мгновенно и безошибочно определил направление движения. Его влекла кухня. Пройдя на кухню, он вольготно разместился на стуле, широко расставил ноги, сложил руки на животе и слегка склонил голову к левому плечу. По-прежнему широко улыбаясь, он молча смотрел на меня. Я тоже смотрел на него молча, правда, с довольно кислой миной.
— Ну? — сказал папа.
— Ну? — сказал я.
— Пять часов, — сказал папа, указывая взглядом на настенные часы.
— Пять часов, — подтвердил я.
Папа задумался. Его глаза подернулись туманом печали.
— Обычно я обедаю раньше, — доверительно сообщил он. — Часа в два. Но нынешняя молодежь считает себя вправе нарушать все правила жизни, в том числе и режим дня. Вы, наверное, еще не кушали?
— Не кушал, — согласился я. — И собирался покушать…
Тут я планировал поделиться с ним своими планами на вечер. Дескать, сейчас придет моя девушка и мы пойдем с ней кушать в ресторан, а потом здесь, в этой квартире, будем заниматься своими делами, а если папа хочет заниматься этими делами вместе с нами, то я бы ему не советовал. Бессмысленное занятие. Втроем не получится. По крайней мере у нас с девушкой втроем с папой — ну никак, хоть зарежься. Однако папа не дал мне договорить.
— Вот и хорошо! — обрадовался он. — Покушаем вместе!
Он подошел к холодильнику, распахнул его и начал выгружать на стол свертки.
— А горячего-то нет! — укоризненно сказал папа, разрезая упаковку с бужениной, и погрозил мне сосисочным пальцем в детских перевязочках, который был втиснут в крупный перстень-печатку из подозрительного желтого металла. — Я вот вчера был у ваших друзей, Витеньки с Оленькой, так должен вам заметить, молодой человек, что Оленька такая хозяюшка, уж такая хозяюшка! Уха была просто изумительной! А пирожки! Боже мой! Какие пирожки! Особенно с капустой! Я попросил Оленьку дать мне пару штучек с собой, а заодно и курочки, и севрюжки. А вам я, молодой человек, скажу как старый друг, человек, который прошел долгий тяжелый жизненный путь, был предан друзьями, но не сломлен, многое успел и многих пережил, сохранил ясность мысли, вкус к жизни и честолюбивые замыслы, как человек, который годится вам в отцы и на этом основании имеет право поделиться наболевшим с грядущими поколениями, — горячее надо есть обязательно! Заработаете язву желудка, вспомните меня! Прошу! — И он широким жестом обвел стол, как бы приглашая меня полюбоваться на этот удивительный натюрморт.