— Альберт, дорогой, — перебила его Миллисент. — Я буду век благодарна тебе за то, что ты для меня сделал… Ни одному мемуаристу или шпиону так и не удалось свести меня с Илайджей. Как ты знаешь, я пыталась добиться этого еще с 1913 года. Благодаря своей удивительной, первобытной, но вместе с тем изощренной силе ты все-таки совершил это. В знак своей признательности, Альберт, я сегодня же подарю тебе свободу — по окончании пира отправлю тебя обратно на частной лодке и назначу тебе пожизненную стипендию… Не знаю, где проведу с Илайджей медовый месяц, но мы будем отправлять тебе открытки из каждого порта…
— Останови ее, Альберт, беги в ближайшую радиорубку и дай сигнал сос. Ведь в этой стране пока еще действуют законы!
— Илайджа, даже деревенский мужлан, верящий тому, что говорят по радио или пишут в газетах…
— Я уже никогда не смогу вернуться, Миллисент, и в любом случае предпочел бы остаться на борту! — Во мне вдруг проснулась подлинная ответственность за безопасность Илайджи и его правнука, тем более что мой Золотой Орел был мертв.
Но затем я неожиданно почувствовал страшную боль в правом ухе. Она была нестерпима, и я прижал ладонь к ушной раковине.
— Боль в ушах нередко возникает из-за морской болезни или непослушания, милейший Альберт… Позволь-ка мне осмотреть твое ухо, — Миллисент низко наклонилась ко мне. — Айворе, принеси мою ушную ложечку… поищи ее в старом кухонном шкафу вон там. Ты — прелесть…
Она взяла у Айворса, одного из своих любовников в отставке, ушную ложечку и начала ковырять ею у меня в ухе. Боль была адская, но Миллисент извлекла на свет столько предметов — комки ваты, цветочные лепестки, парочку насекомых, золотую пуговицу, почтовую бумагу, — что я поневоле был ей признателен. Когда она все закончила, я почти пришел в чувства и, забыв о предостережениях Илайджи, стал осыпать ее руку поцелуями, пока она не сказала ласково:
— Довольно для ужаленных пчелами губ.
— Вы оба абсолютно отвратительны, — воскликнул Илайджа.
— А почему бы нам всем не выпить вина? — Она хлопнула в ладоши, несколько дверей одновременно открылись, и новые, скудно одетые молодые люди стали вносить бутылки и лед.
— Дабы устранить любые поводы для раздора и предрассудков, — голос Миллисент вдруг приобрел какую-то жреческую размеренность, — которые могут возникнуть у всякого, позвольте сразу же вас заверить, что у нас наилучшие хлеб и спиртное, какие только можно достать. Мясо — другое дело. Ешьте и пейте, крепыши, ведь вы сейчас на вершине мужской славы, а только ради славы я и живу…
Тут к огромному удивлению всех и, возможно, даже самой Миллисент Де Фрейн, Райский Птенчик по собственному желанию уселся на колени к престарелой наследнице и обвил ее руками. Она обильно напоила его вином.
После этого окончательного «изменения миропорядка» Илайджа нарушил целый ряд пожизненных решений и сделал большой глоток красного вина (он никогда не пил спиртного и не курил — из страха, что это нанесет вред его врожденному физическому здоровью), а Миллисент сосредоточенно наблюдала за ним своими бисерными глазками — когда не целовала Птенчика.
— Любимые мои, — Миллисент начала что-то вроде послеобеденной речи, хотя мы все еще наслаждались основным блюдом — каким-то неопознанным довольно жилистым мясом, — сегодня, как вам всем, наверное, известно, — день моей свадьбы… После нашей помолвки пятьдесят с лишним лет назад мистер Траш и я собираемся вступить в брак в открытом море…
Рука Илайджи с самым эффектным сапфировым перстнем отчаянно затряслась.
— Ни одна охотница, — продолжала Миллисент, — не добивалась, не преследовала и, право же, не охотилась так долго, неустанно и заинтересованно за своим женихом…
В эту минуту, почувствовав, вероятно, крайнюю слабость и испугавшись, что потеряет сознание, Мим жадно проглотил пару кусков мяса со своей тарелки из цельного золота.
— Чью плоть я съел? — вскричал он, давясь и хватаясь рукой за горло.
— Я не жалела ни денег, ни времени, для того чтобы пленить единственного человека, когда-либо пленявшего мое сердце. Заметьте, я разбираюсь в том, что такое брак. У меня было четверо мужей… — Она остановилась на минуту, подобно старинной актрисе, которая, возвратившись на сцену, не может пока выучить единственный маленький монолог, заданный безумно любящим режиссером. — Айворс, ангелочек, сходи-ка вон за тем маленьким гроссбухом, что лежит на мегафонах…
Айворс принес ей также лорнет, которого я никогда не видел у Миллисент раньше: видимо, он предназначался для морских путешествий.