Мою маленькую проблему решила большая беда. В воскресение с самого утра нам позвонила мама Верки и уставшим от страдания голосом сообщила, что ее дочь вчера попала под машину, теперь лежит в больнице без сознания, но, прежде чем впасть в кому, попросила прийти своих друзей… «Чтобы попрощаться». Последние два слова женщина выдавила из себя со стоном и повесила трубку.
Я все слышала. Как можно не слышать, если я стояла рядом с матерью, близко-близко… Мама опустила трубку на рычаг, стараясь на меня не смотреть. Я чувствовала себя бесконечно виноватой. Перед кем? Может, перед матерью одноклассницы, может, перед самой Веркой. Знала же, могла предупредить. Но не предупредила, не сказала…
В больнице мне было страшно. Я осторожно вошла в Веркину палату. Моя одноклассница лежала на кровати, страшно бледная, ее пушистые, желтые, как солома, волосы были сбриты, а голова перевязана бинтом. Такая вот, с белыми губами, она казалась мне незнакомкой, и на мгновение я подумала, что мы перепутали палату. Но рядом плакала мама Верки, которую осторожно вывела, обняв за плечи, моя мама. О чем они говорили? Я не помню. Не слышала. Я смотрела на Верку. А потом… потом на него. Он стоял над ней, прямо над ее изголовьем. Стоял, не обращая на меня никакого внимания. Будто и не было меня там. Весь сосредоточился на Верке, и я чувствовала, как из его то раскрывающихся, то вновь складывающихся крыльев на мою подругу льется покой. Страшный покой.
— Вера! — позвала я, надеясь, что подруга очнется, посмотрит на меня своим веселым взглядом, скажет, что все в порядке. Не очнулась, не посмотрела, не сказала. — Верочка, ты чего? Почему не слышишь?
Вернувшая мама обняла меня за плечи, но я зло вырвалась.
— Оставь меня! — прошипела я. — Я хочу ей что-то сказать.
Мама ушла. Прикусив губу, я тяжело опустилась на стул рядом с Веркой и начала говорить:
— Прости меня. Мне надо было предупредить. А я струсила, — в глазах ангела промелькнуло удивление, и он оторвал взгляд от Веры, переведя его на меня. О, как я почувствовала силу этого взгляда! Будто меня пронзила с ног до головы холодная волна чужой силы. Этот взгляд меня разозлил. Ангел хочет забрать Веру! И я ничего не могу сделать! — Прости!
Я взяла руку подруги и сжала ее в своих ладонях.
— Я знаю, что ты завтра уйдешь. Не бойся. Там не страшно. Помнишь, ты говорила, что хочешь полетать? Там — можно. Там будет все можно. Там моя бабушка. И твой дядя. Помнишь, ты рассказывала? Как его балкой по голове? Они тебе помогут защититься от тех демонов, что мы видели в книге. Не бойся, они только в книгах страшные. Помнишь, ты над ними смеялась? Успокаивала меня. Говорила, что не могут быть опасными такие, как эти — с рогами и с копытами. Говорила, что если бы их встретила, то засмеялась бы, потому что такое не страшно. Не думаю, что ты их увидишь. Ты ведь была… есть хорошей девочкой. Только ты не бойся… а когда он за мной придет, ты ведь меня встретишь правда? Ты ведь будешь меня ждать?
Я заплакала навзрыд, и, не в силах больше смотреть на белое лицо Верки, подняла глаза, вдруг встретившись взглядом с ангелом. Почему он смотрит с таким пониманием, сочувствием? Перехватило дыхание. Сердце на мгновение замерло, а потом забилось так быстро, что чуть из глотки не выскочило, и я, в страхе прошептав «Прощай!», выбежала из палаты Верки, а вслед мне летел глубокий взгляд ангела.
После смерти Верки я уже не могла спокойно видеть людей в маске. Поняв, наконец, что именно несет за собой это проклятая метка, я долго приходила в себя после ухода подруги. Родители вопросов не задавали — люди вообще не задают вопросов, если уверены в ответе. Они думали, что я переживаю из-за смерти одноклассницы, а я переживала из-за своего дара. Проклятого дара. Почему именно я должна видеть преддверие смерти? Почему именно я должна видеть его?
Почти год ходила я по улице, опустив голову, и старалась не вылавливать из толпы людей со страшной печатью, ни, тем более, его силуэта над жертвой. Но все проходит. Постепенно мой взгляд отрывался от асфальта, а с новой весной пришло и безразличие — не буду же я всю жизнь прятаться.
В пятнадцать я научилась не замечать масок. Почти каждый день мои глаза с грустью выхватывали из толпы какое-нибудь лицо со страшной печатью, иногда я видела над головами людей взмах его черных крыльев, но я уже не реагировала так болезненно. Что мне за дело до чужой смерти? Я уже понимала, что смерть и жизнь неразрывно связаны, но еще более успокаивала мысль о моей собственной беспомощности.