Я уже не считала, что людям надо знать о своей смерти. Однажды я даже пыталась предупредить — слава Богу, та женщина меня не знала. Ровно через шесть дней ее мать, со слезами на глазах, рассказывала в телевизоре, как какая-то ведьма сглазила ее дочь. С тех пор я поняла, какое неблагодарное это дело — быть предвестником смерти. Я даже смирилась со своим даром, приняла его, думала, что успокоилась, да вот только от судьбы не убежишь…
Было ровно семь утра. Я только встала и сонная прошла на кухню.
— Оля, опять тапок не надела! Зима на улице, пол холодный! — заворчала мать, и я собиралась привычно огрызнуться, повернулась и… увидела на ее лице маску. Пол поплыл у меня под ногами, и впервые в жизни я потеряла сознание… все бывает впервые. Как и нежелание приходить в себя, возвращаться в страшную действительность, потому что первое, что я увидела, когда очнулась, было обеспокоенным лицом матери… в маске. Я сглотнула. О Боже, ей осталось пять дней, всего пять дней! И никто не знает. Достаточно, что я знаю, знаю уже сейчас.
Наверное, я опять сильно побледнела, потому что мама испуганно вскрикнула, а прибежавший отец, неожиданно серьезный, подхватил меня на руки и отнес на кровать.
— Ты чего, Огонек? — ласково шептал он, пока мать вызывала врача.
Я молчала. Страх не давал мне говорить. Да и что мне было говорить? Правду? Мне все равно не поверят.
— Что так напугало вашу девочку? — спросила толстая женщина в белом халате. — У ребенка шок.
Легкая боль от укола, и мое уставшее сознание вновь окутала вата тяжелого сна. Проснувшись, я с облегчением увидела сидевшую у кровати мать. Сонливость ушла мгновенно — на ее лице была маска, мне не приснилось! За окном шел пушистый снег, а я гадала — как это будет? Как у Верки, во сне, или как у некоторых — в боли? Быстро или нет? Как?
В тот день меня не пустили в школу, на следующий день я истериками не пустила мать на работу. Посоветовавшись с отцом на кухне, мама решила поддаться моему внезапному сумасшествию, и провела со мной долгий, но мягкий допрос. Они хотели знать, что меня так напугало. Что я могла сказать? Я понимала, что мне никто никогда не поверит. А если и поверят, то будет поздно.
Со слезами я прижималась к матери и дрожала, не в силах вымолвить и слова, не в силах ее отпустить. Даже на мгновение. Еще четыре дня, Господи, всего четыре. И ее не будет, лучше пусть меня не будет! Почему, за что?
Ночью, я прокралась в комнату родителей и села рядом с их кроватью прямо на холодный пол. Не хотела терять времени, ведь времени осталось так мало.
Именно тогда я увидела его. Он пришел так же быстро, как исчез, это было началом конца.
На четвертый день он стал настолько видимым, что казался осязаемым. Теперь уже я не отводила от него взгляда. Да и не было необходимости — мама взяла отпуск, взяла без моей просьбы, потому что мои воспаленные глаза и взгляд, следивший за кем-то невидимым в комнате, не оставлял ей никакого выбора.
Краем уха я слышала, что родители записали меня на прием к психиатру. Через неделю… Неделю! Знали бы они, что будет через неделю! Один из нас уйдет, и это его вина! Фигура его была еще расплывчатой, а я его уже ненавидела, следила за ним неотрывным взглядом, стараясь уничтожить своей ненавистью. Господи, я даже и не подозревала, как сильно я умею ненавидеть! А он… он чувствовал. И, как ни странно, его моя ненависть не радовала. Я отчетливо видела грусть в темном взгляде, и изредка мне казалось, что ангел избегает смотреть мне в глаза. И не зря избегает! Такого взгляда, что был у меня, не смог бы выдержать даже он.
А мама… Мама выдерживала. Она, будто чуя, что творится в моей душе, прижимала меня к себе крепко-крепко, ловила мой сумасшедший, ненавидящий взгляд, но ее объятия вызывали во мне лишь новые приступы истерики. Это все его вина! Он за ней пришел… И я ничего не могу сделать…. Не могу…
Все закончилось внезапно. Пришел рассвет, а вместе с ним и новое утро. Гнев во мне клокотал так сильно, что казалось, я сейчас разорвусь на кусочки от адского жара. Ангел стал почти осязаемым, мама на мгновение вышла, наверное, в туалет, а я… я вдруг захотела убить его, разорвать в клочья. Даже встала с кровати, на которой пролежала последние сутки. Даже поверила, что это возможно! Его уничтожить!
Но, внезапно встретившись с его всепонимающим взглядом, не смогла. Так и застыла с поднятой рукой. Глупо… Босая, зимой, в холодной комнате, в застиранной пижаме, бросающаяся на ангела смерти. Глупо… Наивно… Смешно…
Он продолжал на меня смотреть, теперь уже изучающе, и я поняла, наконец, всеми фибрами своей никчемной душонки, что это значит «говорить глазами». Впервые в жизни я почувствовала нечто подобное. Сила и уверенность ангела плыла в моих жилах, и наполнилось мое сердце таким покоем, что было страшно дышать. Я поняла, что не могу более его ненавидеть, хоть и любить не могу. Потому что ненавидеть можно что-то понятное, равное мне, а как можно ненавидеть то, чего я не достигну даже через века праведной жизни?