– Ха! – Вскричал я, потому что мне удалось попасть крысе прямо в жирное пузо. Лезвие пригвоздило животное к полу.
Художник подскочил, как будто кончик ножа вонзился в его собственное тело, и пискнул совершенно не по-мужски. Я подошёл к тушке, вытащил нож и поднял дохлую крысу за тонкий хвост.
– Вы посмотрите, как она сюда подходит. – Я улыбнулся, бросая тушку в вазу с тухлыми фруктами. – Нарисуйте это, скажу я вам... Мёртвая натура, как ни посмотри.
– Уберите эту дрянь! – Завопил Нейман, наполовину разъярённый, наполовину перепуганный. – Уберите!
Он замахал руками, затем попятился назад, видимо, желая оказаться как можно дальше как от мёртвой крысы, так и от меня. Я пожал плечами, однако послушно схватил трупик за хвост и выбросил на улицу через открытое окно.
– Или нарисуйте её. – Я повернулся и показал пальцем на храпящую женщину. – И назовите картину, например... «Отдых портовой шлюхи».
– Вы что, с ума сошли?! – Его голос с дисканта изменился на почти басовитое ворчание. – Что вы мне тут за ерунду рассказываете? Кто бы захотел на картине увидеть шлюху? А кроме того, это никакая не шлюха, а моя невеста, – добавил он надменным и обиженным тоном. Потом уставился на меня, прищурив глаза, видимо, у него было плохое зрение. – И вообще, во имя святой задницы Вельзевула, кто вы такой и что здесь делаете?
– Мордимер Маддердин, инквизитор, – представился я, не до конца в соответствии с фактическим состоянием, ибо пред Богом и истиной официально не получил ещё инквизиторского звания. Но ведь никто не будет вникать в подобные нюансы. Впрочем, духом, сердцем и разумом я уже чувствовал себя служителем Святого Официума, хотя ещё и не были подписаны последние документы.
– Инквизитор, – повторил он уже без злости и плюхнулся на сиденье. – Вы знаете, с этим Вельзевулом, это просто такое выражение...
Я это знал, ибо различные подобные высказывания имели популярность в разных частях нашей страны и в различных средах. Люди искусства превосходили всех в изобретении всё новых и новых нелепостей, например, клянясь частями тела дьявола, или возвеличивая неимоверную мужественность, якобы характеризующую сатанинское отродье.
– Выражение или нет, а, тем не менее, грех, – заключил я. – Я уже видывал людей, которые и за меньшее преступление попадали в наши подвалы.
Несмотря на царящий в комнате полумрак, я заметил, что ему определённо стало не по себе. Он побледнел, а рука, которую он протянул за кружкой, явственно дрожала.
– Ну что вы, что вы, вы же знаете... – только и прокряхтел он.
– Но я к вам пришёл не по этому делу, – объявил я некоторое время спустя, когда уже услышал, как его зубы вызванивают о край кружки. – И не для того, чтобы вас обвинять, а лишь вежливо просить о помощи.
– Прав-вда? – Сумел проблеять он.
– Вы писали портрет некой Елизаветы Хольц, белошвейки маркграфини, не так ли?
– Елизавета, Елизавета... Не знаю. Поверьте, я правда не знаю, я не придаю значения именам и фамилиям, помню, вы знаете, сами лица. Покажите мне портрет, и я вспомню даже того, кого не видел уже много лет.
– Чего ты врёшь, шакал? – Заскрежетал с кровати голос невесты Неймана, которая, как видно, только что проснулась.
Я повернулся в её сторону и заметил, что она полулежит, опершись на левый локоть, и смотрит на нас. У неё были опухшие глаза, всклокоченные волосы и следы укусов на обвисших грудях.
– Где я вру, где я вру? – Возмутился художник. – Иди спать, шалава!
– А кого ты трахал тогда, не ту потаскушку, что ли? Метлой её пришлось выгонять, еле платье успела схватить...
– Ах! – Нейман с размаху хлопнул себя по лбу. – Так это была Елизавета Хольц?! Кто бы мог подумать, а я, знаете ли, знал её просто как Лизку.
– Дай вина, шакал, – попросила невеста художника угрюмым тоном. – А то я уже скоро помру, так в горле пересохло.
– «Знал», – повторил я. – Почему, позвольте спросить, вы использовали прошедшее время?
– А ч-что такого? А потому, что я не видел её с тех пор, как эта, - он указал подбородком туда, где лежала его невеста, – прогнала её из моей мастерской. Портрет я не закончил...
– Портрет?! – Выкрикнула женщина. – Какой портрет, ослиная ты морда?! Сиськи и задницу ты её рисовал, а не портрет!
– Эта картина у вас?
– Где там, – буркнул он. – Она его сожгла, шалава. А я создал такую прекрасную работу, вы уж поверьте. Потому что, знаете, когда Лизка входила в студию, то было такое впечатление, словно ты впустил в неё солнечный свет, – добавил он неожиданно серьёзно и мечтательно.
Что ж, если слова Неймана о красоте убитой были правдивы, то надо признать, что он произвёл очень невыгодный обмен. Но так иногда бывает, что ломтик чёрствого хлеба оказывается лучше пшеничных булочек, если его дают тебе бесплатно и как только захочешь.