– Бог знает, что наши намерения чисты, как горный хрусталь, а сердца горячи, словно вулканическая лава, – сказал он с пафосом.
Как ни странно, я не услышал в этом пафосе наигранности, что могло свидетельствовать как об искренности речей Кнотте, так и о том, что он мог зачаровывать голосом, словно сирена, а я поддался ему, словно спутники Одиссея.
– Ну, иди уже, парень, иди, – приказал он затем ласковым тоном. – Только разбуди сперва эту шлюху, а то я не хочу вставать с кресла.
Я сделал, как он велел, и закрыл дверь. Я ещё обернулся через плечо, чтобы увидеть, как растрёпанная девушка приближается нетвёрдым шагом к Кнотте и опускается на колени между его ногами. Он улыбнулся мне сытой, безмятежной улыбкой человека очень довольного собственной судьбой.
На следующий день мастер Альберт был приглашён на аудиенцию, и вернулся в гостиницу очень довольный. Он даже не вызвал меня к себе, а сам ввалился в мою комнату, распространяя вокруг кислый запах пота и вина.
– Надо признать, что хоть она и сука, но щедрая, – сказал он с огромным удовлетворением и он хлопнул себя по забренчавшему поясу.
Потом он с улыбкой взглянул на меня.
– Какой процент гонорара ты заслужил, Мордимер? – спросил он. – Как ты сам оцениваешь свои достижения? Как оцениваешь свои усилия и свою работу?
– Усилия и работа были, но они не принесли результата, – буркнул я, опуская голову. И я действительно искренне произнёс эту фразу.
– Результат был, хоть ты об этом и не предполагал, – отозвался мастер Альберт. – Ты мне помог, хотя и не знал об этом, и не имел такого намерения.
Я и сам не знал, благодарить ли его за такие слова, поэтому промолчал. Меня интересовало лишь то, как в связи с таким развитием ситуации будет обстоять дело с моим повышением.
– Ты получишь повышение, Мордимер, – Кнотте, казалось, угадывал мои мысли. – Не только потому, что ты, правда, не сразу, однако добрался до истины. Или, точнее говоря, истина замаячила перед тобой, словно сквозь туман.
– От всей души благодарю вас, мастер, – сказал я, и мне не пришлось притворяться благодарным.
– Слишком много в этом было обычной случайности и неоправданной веры в собственную интуицию, но ты как-то дополз до цели... – вздохнул он. – Повышение ты получишь, прежде всего, по двум причинам. Во-первых, ты выказал изрядное проворство, готовясь к допросу Неймана. Ты срежиссировал этот спектакль чрезвычайно успешно, лучше, чем я осмелился бы этого ожидать...
Я склонил голову, благодаря его за эти слова. Честно говоря, мне, впрочем, казалось, что я не заслужил их в полной мере.
– Во-вторых, что, возможно, даже важнее, ты не уронил мой авторитет в глазах маркграфини, – он оскалил зубы. – Хотя я знаю, что тебя к этому подстрекали. Ты был уверен, что я ошибаюсь, однако сохранил верность. Маркграфиня не замедлила мне сегодня об этом рассказать.
– Если мы не будем уважать друг друга, кто будет уважать нас?
– То-то и оно, Мордимер. Мы, инквизиторы, всего лишь люди. Иногда мы искренне ненавидим наших товарищей, иногда их презираем, иногда с удовольствием увидели бы их униженными и опозоренными. Но тот, кто поддаётся искушению проявить эти чувства на глазах у других людей, тот не достоин быть инквизитором. А почему так?
Скажите, пожалуйста, как быстро моральные сентенции превратились в экзамен.
– Профессиональная солидарность, – ответил я.
– Конечно, – признал он мою правоту. – Но и нечто большее. Если нас разделят и поссорят, нами смогут манипулировать. Ты читал Цезаря, парень?
– Да, мастер.
– Значит, ты знаешь, каким способом покорили Галлию. Мы не хотим быть Галлией. И мы никому не позволим нас ослабить. Наша мечта, Мордимер, воспитание умных и верных инквизиторов, но если выбор стоит между верным дураком и умной свиньёй, мы выберем верного дурака.
– Всё было настолько плохо? – Вздохнул я.
Кнотте рассмеялся.
– Настолько плохо не было. Ты не полный дурак, и, готов поспорить, ты ещё выйдешь в люди. Просто тебе не хватает практики, и только... Умение оценивать как людей, так и события приходит со временем, Мордимер. В Академии тебя учили ползать, бегать тебя научит мир. И, безусловно, ты ещё много раз расшибёшь себе коленки.
– Звучит не так уж плохо, – признал я. – Но я должен признать, что вы отлично сыграли, мастер. Обманули меня и обвели, словно умелый актёр.
Это не было лестью. Так и было на самом деле, и не было смысла бежать от этой мысли. Кнотте покивал головой.
– Скажи мне, Мордимер, поверишь ли ты только что купленной шлюхе, уверяющей, что ты любовь всей её жизни, и что ничего на свете она не желает сильнее, чем стать верной и любящей женой?
Я рассмеялся.
– Конечно же, нет.
– Почему в таком случае ты поверил уверениям глупого инквизитора, который уверял тебя в своей глупости, как словами, так и делами? А ведь человек, который выглядит как идиот и ведёт себя как идиот, не всегда на самом деле является идиотом! Разве Писание не говорит: «Да не будете вы иметь лицеприятия». Что можно интерпретировать по-разному, но в том числе и так, что никого не следует судить по внешнему виду.
Улыбка погасла на моём лице, и я не знал, что ответить.
– Неприязнь ко мне, неприязнь, которую я успешно разжигал, заслонила тебе истинное положение вещей. Ты начал принимать во внимание только свои собственные эмоции и не озаботился тем, чтобы хоть немного подумать...
– Над чем, например? – Спросил я уныло.
– Например, над тем, мог ли я работать в Академии, если бы был таким полным идиотом и неудачником. Разве доверили бы мне экзаменацию кандидатов в инквизиторы? Разве моё мнение о пригодности тебя или другого парня так серьёзно принималось бы во внимание?
– Я думал, что они совершили ошибку. Или что у вас хорошие связи...
– Значит, ты думал, что все совершили ошибку, только не ты? Начальник Академии, кобленецкое отделение Инквизиториума, наконец, я сам... Только ты, Мордимер, всё знал, всё понимал и сделал единственно правильные выводы. Разве дело было не так?
Я вздохнул. Очень глубоко.
– Именно так, – признал я.
– Ты дал себя поймать на найденный у Неймана топор. Не поверил, и правильно, что убивает сам Нейман, но ты уже был почти уверен в том, что он является одним из звеньев в цепи преступлений. В конце концов, ты вытряс бы из него имена его предполагаемых сообщников...
Я снова вздохнул. Кто знает, может, так бы и случилось.
– И тогда, уверяю тебя, что самым довольным человеком в городе был бы Легхорн. Инквизиторы арестовывали бы всё новых и новых людей, маркграфиня бесилась бы от злости, а наш дворянин посмеивался в кулак.
И в самом деле, Легхорн с самого начала пытался убедить меня, что в преступлении замешано больше людей.
– А ведь этот топор вообще не принадлежал Мяснику, – продолжил Кнотте. – Если бы ты внимательнее осмотрел тела погибших, ты увидел бы, что кости были разрублены гораздо меньшим лезвием.
К выводу, что топор не был оружием Мясника, уже пришёл и я, хотя и следуя другим путём.
– Я смотрел внимательно! – Запротестовал я.
– В таком случае, тем хуже для тебя, если внимательно глядя, ты ничего не заметил, – заключил он.
В этой дискуссии я не мог победить. Тела были давно погребены, и Кнотте мог даже утверждать, что их порезали перочинным ножиком, а я и тогда не смог бы доказать, что всё было иначе. Я пытался воскресить в памяти образ убитых и нанесённые им раны и сравнить с запомненным лезвием, но не мог сделать вывод, прав ли инквизитор или решил надо мной поиздеваться.
– В любом случае, я решил, что ты не опозоришь нас, будучи инквизитором, – Кнотте говорил немного невнятно, потому что пытался одновременно что-то вытащить языком из зубов.
– Спасибо, мастер Альберт.
– Правда, ты самоуверен и заносчив, а эта уверенность в себе, к сожалению, не связана с особыми умственными способностями, но... – он вздохнул, – в нынешние времена...
Не скажу, чтобы слова Кнотте особенно подняли мне настроение, хотя всё же были гораздо приязненнее, чем то, что я выслушивал от него за последние недели.