– Что за времена, что за времена, – жаловался наш корчмарь. – Сколько живу, не видел такой жары. Вы знаете, это уже одиннадцатая неделя с тех пор, как упала последняя капля дождя!
– На всё воля Божья, – ответил я.
Я находился в достаточно привилегированном положении, так что, по крайней мере, мне не приходилось выстаивать в очередях к колодцу. Ибо в городе большинство из них уже пересохли, а к тем, что ещё действовали, выстраивались толпы. К счастью, я просто приказал трактирщику, чтобы он обеспечивал нас водой, и меня не интересовало, как он этого добьётся, до тех пор, пока я каждый вечер видел результат в виде наполненной до краёв бочки.
– Заболеваете вы от этого мытья, господин инквизитор, – покачал он головой, с отвращением глядя на зеркало воды. – Разве вы не знаете, что вода освобождает поры, через которые потом проникают вредные миазмы, вызывающие лихорадку? О-ох, говорят даже, что всякая зараза и моровые поветрия - это вина слишком частого купания...
– Ну-ка, ну-ка, а вы откуда набрались подобной мудрости?
– Многие врачи так говорят. Жил тут у меня один такой, что даже капли воды боялся будто худшего кощунства. Пот, говорил, и грязь покрывают нашу кожу, словно естественным панцирем, благодаря которому стрелы болезни не проникнут к телу, – он прикрыл глаза и произнёс этот тезис с таким пафосом, что я был уверен, что он цитирует своего бывшего арендатора.
– Как понимаю, тот доктор пах не слишком приятно?
– Зато здоров был как бык, пока не помер!
– И от чего же он умер?
– А я почём знаю? Кашлял, кашлял, пока до смерти не закашлялся. Но ни одна хворь его не брала! Только тот кашель...
– Вы посмотрите... – Я покачал головой.
– Говорят также, прошу прощения, что чистое тело и чистая одежда скрывают нечистую душу.
Я только вздохнул и прогнал его из комнаты, чтобы не мешал и не портил мне ванну подобными комментариями и советами. Не то, чтобы я не слышал их раньше, как и остроумного замечания, что правоверному христианину в жизни достаточно одной купели, да и то во время таинства святого крещения.
Как я уже упоминал, расследование не сдвинулось даже на шаг, зато в городе бушевали всё более и более абсурдные слухи. То кто-то видел оборотня, мелькавшего под стенами и воющего на полную луну, то кто-то наблюдал за гигантской фигурой в кожаном фартуке, которая брела серединой улицы, таща за собой двуручный топор, жутко скрежещущий по мостовой, а кто-то другой снова увидел в вечерних сумерках крылатого демона, сидящего на церковном шпиле. И этот демон алчным взглядом рассматривал проходящих внизу людей.
– Откуда вы знаете, что взгляд демона был алчным? – Спросил я человека, рассказывающего эту историю, и задрал голову. – Как вы могли это увидеть в сумерках?
– Его зенки пылали багрянцем столь огненным, что, казалось, он рождался в самой глубине адской бездны! – Воскликнул тот.
Я перевёл взгляд с церковной башни на пухловатое, покрасневшее лицо.
– Вы поэт?
– Нет, ещё нет, –вдруг смутился он. – Но я стараюсь, потому что моя невеста...
– Хорошо, хорошо. – Я похлопал его по плечу. – Благодарю вас за информацию.
Итак, за проведением точно таких же или подобных бесед пролетал день за днём. Но я не пропускал ничего, старался быть везде и общаться со всеми, даже если собеседник казался королём идиотов либо принцем лгунишек. Я также допрашивал однажды мужчину, который подстрелил из арбалета фигуру, влезающую через окно в спальню жены, но оказалось, что это не Мясник, а любовник его супруги. Впрочем, он и сам не знал, радоваться этому событию или нет, ибо любовник оказался давним другом семьи. Я, однако, не жалел посвящённого этому идиотизму времени. Если что, будет ясно, кто пытался выследить убийцу, а кто жрал, бухал, трахал шлюх и пердел в подушки.
– И снова ничего, так, парень? – Мастер Кнотте каждый вечер повторял эту формулу.
И каждый вечер в его глазах я видел презрение. Презрение ко мне, к моим навыкам, моим усилиям. Раз в два дня он велел мне представлять подробный письменный отчёт обо всём, что я сделал, и мне удалось заметить, что этот отчёт по крайней мере однажды сослужил мастеру Альберту хорошую службу. А именно, когда я увидел клочок бумаги, выглядывающий из чаши, которая служила Кнотте ночным горшком. И я не думал, что перед использованием он соизволил хотя бы бросить взгляд на написанное.
Каждый день я ожидал, что услышу сообщение о смерти очередной девушки. Я просыпался, и, завтракая, почти со страхом поглядывал на дверь, ожидая, что в неё вбежит посланец маркграфини или хотя бы какой-нибудь поражённый ужасом гражданин и закричит: «Мясник! Мясник вернулся!». Поэтому в день, когда я действительно услышал эти слова, я даже почувствовал облегчение. Произошло это, правда, несколько иначе, чем в моём воображении, ибо плохие новости нашли меня посреди улицы. Какой-то человек выскочил прямо на меня из-за угла и, словно крючьями, вцепился пальцами в мою рубашку.
– Вы уже знаете? – Прохрипел он. – Уже знаете? Мясник... Мясник здесь... Вернулся...
Потом он отпустил меня и помчался вперёд как угорелый. Не знаю почему, но я сразу понял, что имею дело с сумасшедшим. В голосе мужчины звучали столь искреннее сожаление и ужас, что у меня сложилось убеждение, что он, должно быть, видел жертву своими глазами. Чуть позже её увидел и я.
– А мы как раз за вами послали, господин инквизитор, – произнёс охранник, как только меня увидел. – Всех сразу же выгнали из помещения, так что, если хотите, можете идти. Она там лежит...
Лицо человека, который произносил эти слова, было серым, как пепел, а глаза ошалелыми и расширенными от страха.
– Вы уже знаете, кто она... кем была...?
Вместо ответа он вздрогнул, а потом покачал головой.
– Может, по платью её кто узнает, иначе вряд ли получится.
Однако даже внешний вид охранника и эти слова не подготовили меня к зрелищу, которое ожидало меня внутри.
– Матерь Божья! – Совершенно непроизвольно вырвалось у меня, когда я увидел, что находится в комнате.
Третья жертва была разделана настолько тщательно, что на полу я не заметил куска тела большего, чем тушка цыплёнка. В целости сохранилась только голова (из чего легко можно было понять, что останки принадлежат человеку), но мучитель снова содрал кожу с лица. Охранник упомянул, что девушку можно будет опознать по одежде, и это потому, что невредимое платье висело на вбитом в стену гвозде. А значит, мучитель сначала велел девушке раздеться, или, возможно, она разделась по собственной воле. Но что же в таком случае стало с бельём? С обувью?
Мне пришлось преодолеть отвращение и тщательнее присмотреться к останкам. Может, Мясник оставил что-то после себя? Хотя бы клочок одежды? Украшение? И когда я рассматривал пол и разбросанное по нему человеческое мясо (ибо ведь это тяжело даже назвать трупом), меня вдруг поразила одна вещь: девушка осталась без волос! Палач сорвал кожу не только с лица, но и с черепа, прихватив с собой что-то наподобие маски, соединённой с волосяным шлемом. Зачем ему это было нужно? Эта чудовищная реликвия должна была представлять собой трофей, которым он будет любоваться одинокими долгими вечерами? А может, он очистит и препарирует кожу, чтобы иметь возможность надевать на свою голову лицо этой девушки, и самому перед зеркалом притворяться, что он женщина? Трудно было человеку столь прямолинейному и простодушному как я ответить на подобные вопросы, касающиеся настолько больного, погруженного во мрак разума.