Ее дыхание коснулось моей щеки.
– Ты думаешь? Я не мешаю тебе?
– Нет, девочка. Хочешь что-то спросить?
– Да, Цзао-ван. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Зачем ты здесь? Для чего? Что делаешь на Земле? Тебя послали нас оберегать?
– Никто не может уберечь людей от них самих, ни мудрецы Земли, ни мудрые пришельцы. Только время, дорогая, только время... Если у вас хватит времени, все будет вашим: далекие звезды, вечная жизнь и вечная молодость, дар слушать и понимать чужие мысли и множество других чудес. Вы к ним придете, если хватит времени, терпения, любви.
– А если не хватит?
Я показал на лавовое поле, серое и безжизненное, словно кратеры Луны.
– Будет так, как здесь. Вы исчезнете, исчезнут ваши города, и ваша речь, и книги, и даже память о неудачливой расе. – Вспомнив о талгах, я произнес: – Вы исчезнете, придут другие, но это совсем иная история. Они вас не заменят.
– Значит, ты...
– ...всего лишь наблюдатель. Я фиксирую, запоминаю и если могу кому-то помочь, то лишь отдельным людям, а не всему человечеству. Еще я слежу за каждым экспериментом, который грозит нарушить Равновесие в Галактике. Бывает, надо принять превентивные меры... Но это случается редко – ведь мы изучаем миры не очень высокоразвитые, где нет опасных изобретений. По-настоящему опасных, понимаешь? Не для конкретной планеты, но для всей Галактики.
– А это?.. – Фэй показала взглядом налево и направо, потом подняла глаза вверх. – Анклав – это опасно?
– Да, и потому я здесь. Может быть, Анклав – предупреждение, может, символ гибели... Надо разобраться.
– Грозит ли он Галактике или Земле? И если Земле, ты не имеешь права вмешиваться? Не должен и не будешь?
Я улыбнулся:
– Должен и буду. Я ведь, милая, не только Асенарри, я еще Арсен. Уренирец и землянин... Разве я могу забыть свою вторую родину? Бросить ее в беде, если способен помочь?
– Но ты говорил, что не можешь помочь всему человечеству... Я не понимаю, Цзао-ван!
– Есть разная помощь. Попытка уничтожить негодяев и сделать всех хорошими обречена на провал – это кончится всемирной катастрофой и резней. Выяснить, что здесь произошло, – более полезное занятие. И более реальное.
Фэй помолчала, кивая головкой в тусклом оранжевом шлеме, и каждый кивок был подтверждением какой-то мысли. Прочитать я их не мог, но чувствовал, что она пришла к определенному мнению, вполне благоприятному – как для Арсена, так и для Асенарри.
– Я понимаю, – раздался ее тихий голос, – я понимаю, Цзао-ван... Ты просто делаешь то, что можешь, то, что никому не повредит. А что ты можешь еще?
– Ну, например, обороняться, защищать свою жизнь и жизни близких, – ответил я. – Желательно, никого не калеча и не убивая.
– Желательно?
– Но необязательно. Есть ситуации и ситуации...
Мы просидели у трещины не меньше трех часов, то разговаривая, то смолкая, но наша неторопливая беседа не мешала думать. Бушует ненависть, и туча затмевает свет моей обители... То, о чем говорил Аме Пал, помнилось мне с кристальной ясностью: ненависть, ужас и смерть бушевали в афганских горах так долго, как ни в одном регионе Земли. Само собой, два мировых побоища, случившихся в двадцатом веке, происходили на больших территориях и унесли гораздо больше жизней, но их временной интервал был относительно краток и измерялся не десятилетиями, а годами. Кроме того, войны велись не вблизи эоитов; собственно, лишь тиричмирский располагался в местах населенных и обитаемых с глубокой древности.
Так что же? К каким последствиям мог привести конфликт, который тянулся столь долго – здесь, у незримых стен легендарной Шамбалы? Об этом я не знал, но мне казалось, что свет обители, о коем упомянул Аме Пал, это наверняка фонтан, бьющий из центра эоитной зоны. Похоже, он имел в виду, что туча – туча ненависти, надвигающаяся из западных пределов, – способна повлиять на эоит... Затмить его? Но данное предположение нелепо: энергетический поток не различает добрые и злые мысли, а все, что попадет в него, выносит в космос. Затмиться – то есть прерваться – он может лишь тогда, когда население планеты уменьшится раз в десять и оскудеет ее ноосфера... Этого, кстати, не случилось – ведь эоит не исчез, он тут, на расстоянии протянутой руки!
И все же – свет затмился... Возможно, это лишь образное выражение? Возможно, Аме Пал имел в виду другое? Лунный диск перекрывает солнце, и на Земле воцаряется тьма, но через какое-то время мрак отступает... Что остается в результате? В нынешнюю просвещенную эпоху лишь изумление перед величием природы, но в прошлом эмоции были сильнее – тоска, отчаяние и ужас... Они – тот отзвук временного мрака, что сохранялся в человеческих сердцах и в памяти десятков поколений... Но это – люди! Людям свойственно бояться! А там...
Я поднял вверх лицо, всматриваясь в почти незаметную дымку флера, в голубоватый блеклый небосвод. За ним лежало пространство покоя и вечного холода, неизмеримой тьмы и тишины – прошитый блестками звезд, пронизанный лучами гигантский мир квазаров, цефеид, туманностей, галактик... Чье сердце билось там, чья тосковала душа? Кто ощущал невыносимый смрад отчаяния и горя? Кто ужасался ненависти, струившейся сквозь крохотную щель с ничтожной маленькой планетки? И что он мог с ней сделать, с планетой или с этой щелью? Заткнуть ее, чтобы не тянуло смрадом?