Да, истина превыше всего, а случай редко стучится дважды! И потому я знал, что рассмотрю предложение СЭБ благосклонно – оно развязывало мне руки и пришлось как нельзя вовремя. Официальный статус и небольшая группа, в которой мне отводится роль лидера… Хоть спутники мне незнакомы, но двое из них – экстремалыцики, да и присутствие Цинь Фэй, если как следует поразмыслить, окажется совсем нелишним. Координатор, мой обаятельный гость, уверен в ее способностях… Что ж, великолепно! Если мы выберемся из Анклава, я объявлю, что этим успехом мы обязаны Цинь Фэй и собственной удаче. Удача, деленная на четверых, трех экстремалыциков и экстрасенса, уже не столь феноменальна…
Усмехнувшись этой мысли, я поднялся и прошел в дом, к своему покет-компу[14], включенному в общепланетную сеть. Овальный голографический экран развернулся передо мной, мелькнули алые символы кодов защиты и связи, потом из хрустальной глубины всплыла бледная сосредоточенная физиономия Даренкова. Я приказал собрать все данные о будущих моих коллегах и просидел у компьютера до полуночи, просматривая поступающие файлы. Сиад Али ад-Дагаб – рост, вес, возраст, успехи в спорте, продвижение по службе… Макбрайт – большой любитель сладкого, женился многократно, но в данный момент свободен от брачных уз… детей и прямых наследников не имеется… последний спортивный вояж – в пустыню Калахари… Ничего важного, ничего такого, о чем не сообщил бы мне Монро. И ничего интересного, если не считать генеалогии Цинь Фэй.
Она была не китаянкой, как я полагал, но аму, из новой народности, сложившейся в минувшее тридцатилетие, после того как Приамурье отошло к Китаю и началась программа по межрасовому скрещиванию. Отец – полукитаец-полукореец, мать – русская, с примесью нивхской крови… Я не сторонник подобного аутбридин-га, но, глядя на юное личико Цинь Фэй, признал, что в данном случае эксперимент удачен. Брови, приподнятые к вискам, широковатые, но мягких очертаний скулы, маленький твердый рот и вертикальная морщинка над переносицей… В этой девочке чувствовался характер! Чем-то неуловимым она походила на Ольгу, мою земную возлюбленную, с которой мы… Впрочем, это грустная история, и мне не хочется к ней возвращаться.
Я перевел компьютер в режим ожидания и отправился в постель, но долго не мог уснуть. Ольга и девушка-аму будто живые, стояли передо мной, потом их лица слились, и я уже не различал, кто мне явился: призрак ли прошлого или грядущий неясный мираж.
Память, память, вместившая два века моей жизни!.. Не раз я испытывал трепет перед ее необъятностью и думал, что помнить обо всем случившемся со мной, о всех потерях, одиночестве, долгих и страшных годах слияния – сомнительное благо. Память моя – палимпсест, переписанный многократно, но прежние тексты-личности не уничтожены, а лишь замазаны слоями краски, которую нетрудно снять. Снять, содрать, стереть и возвратиться к Даниилу Измайлову, затем к тому, кто жил на Рахени и Сууке, и, наконец, к Асенарри, страннику, явившемуся в этот мир из галактической бездны… Слои дробят мое существование, но все-таки оно едино, как прочная основа палимпсеста – пергамент с запечатленными на нем воспоминаниями. Я мог бы заблокировать их, но для чего? Нет радости без боли и боли без радости…
Юное женское лицо маячило перед моими глазами, все больше делаясь похожим на Цинь Фэй. Я пристально разглядывал его, замечая новые и новые детали: ямочку на подбородке, густые, загнутые вверх ресницы, блеск безупречных зубов и детскую припухлость щек.
Жаль, что она так молода, мелькнула мысль. Жаль!
ГЛАВА 3
БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ
Дни второй и третий
Я уже говорил, что Анклав подобен сухой деревяшке, источенной червями. Там, где древесина – вуаль, зона недоступности, а в червоточинах – карманах, рукавах, бассейнах – можно передвигаться, будто в лабиринте среди незримых стен. Собственно, ничто не мешает проникновению через вуаль, ни силовое поле, ни иные физические препятствия, и я бы сказал, что этот барьер присутствует лишь в нашем сознании. Некая информационная граница, психологический рубеж, отделяющий узкие тоннели жизни от более обширных и смертоносных пространств… Мы знаем, что в них скрывается опасность, но нам неведома ее природа. Сгорим ли мы, перешагнув роковую черту? Распадемся на атомы или растечемся слизью по каменистой земле?
Хороший вопрос! Весьма актуальный для Джефа, Спада и Цинь Фэй. В какой-то степени и для меня, ибо со смертью тела Арсена Измайлова закончится мое земное существование. Но, как сказал поэт, весь я не умру – в миг гибели мой разум и моя душа умчатся к звездам, пронзив земную ноосферу. Я совершу путешествие в далекий звездный кластер, я возвращусь в свою плоть, что ждет меня на Уренире, поведаю о том, что видел и слышал, коснусь руки отца, погреюсь в тепле улыбок Рины и Асекатту… Да, в мгновение смерти я не умру, а лишь покину Землю, превратившись на ничтожный отрезок времени в энергоинформационный луч. Но стоит ли с этим торопиться? Определенно не стоит, думал я, глядя на гибкую фигурку Фэй в оранжевом комбинезоне.
Второй наш день прошел без заметных событий. Утром мы миновали точку бифуркации за треугольным бассейном и углубились в левый рукав. Он оказался извилистым, но шел примерно на юго-запад, в нужном направлении, петляя по склонам пологих холмов. Почва под ногами по-прежнему напоминала спрессованный асфальт, однако холмы стали повыше, и кое-где я замечал скалистые образования да россыпи каменных глыб. Гранит, темные плиты сланца и грязно-серый мрамор… В этом не было ничего удивительного, если учесть, что мы приближались к восточным отрогам Гиндукуша, который сложен из древних метаморфических пород, прослоенных гранитами. Странность заключалась в другом – в отсутствии гор и ледников, речных долин, да и самих потоков.
К полудню третьего дня мы углубились в пустыню уже на восемьдесят километров, двигаясь к перевалу Найзаташ, однако ни перевала, ни русла Оксу ни пиков-четырехты-сячников, ни горных хребтов на горизонте не маячило. Правда, виднелся вдали скалистый массив, но был он невысок и черен, как совесть дьявола, – ни снежной белизны, ни ослепительного блеска льда.
Дымка над нами сгустилась, и нижняя поверхность флера была теперь не мутновато-желтой, а скорее серой с редкими проблесками желтизны. Солнце, подобное разверстой розоватой ране, еще просвечивало сквозь нее, но ни луны, ни звезд во время второго ночлега мы не увидели. Впрочем, в дневной период света хватало, хотя он казался сумеречным, нереальным, будто мы странствовали не в земных пределах, а приближались к вратам преисподней. Возможно, эта мысль была не столь уж далека от истины.
На скрипевшем под башмаками щебне не росли травы, и ничего зеленого, кроме «катюхи» и рюкзака Макбрайта, вокруг не наблюдалось. Унылый серый мир, накрытый серым небом… Но в его бесплодности и пустоте были свои преимущества: во-первых, никаких опасностей, кроме вуали, а во-вторых, кусты и деревья не закрывали обзора. Мы обнаружили пять вешек, и у четвертой из них, за номером двадцать два – цистерну с водой. Этот маяк приземлился удачно, не в запрещенной зоне, а в карман трехсотметровой ширины, и выглядел как полагается – то есть новехоньким. Я расписался на вымпеле, затем мы наполнили фляги водой, разоблачились и смыли с кожи пот и пыль. Фэй, повизгивая от наслаждения, плескала из котелка на грудь, Макбрайт жадно косился на девушку, а ад-Дагаб, умывшись, призадумался, потом разостлал на земле комбинезон, опустился на колени и сотворил намаз. Ко мне не снизошли ни грешные, ни святые мысли; я разглядывал мрачный пейзаж, и мое мачете, а также посох с дротиками лежали на расстоянии протянутой руки.
14
П о к е т или покет-комп – продукт дальнейшей миниатюризации средств вычислительной техники, мощный карманный компьютер с голографическим экраном и такой же клавиатурой.