Она колыхалась, то отступая на метр-другой, то приближаясь к нашему крохотному оазису. Ее беззвучное незримое движение порождало эхо, будто какие-то волны проносились над нами, отражались от скал и границ бассейна и гасли, наполняя воздух умирающими отзвуками иной реальности. Не уверен, что Фэй воспринимала их; ощутить эти реверберации было нелегкой задачей даже для меня.
Я думал о том, что способ, которым мы, уренирцы, исследуем Вселенную, имеет свои преимущества и недостатки. Нам в отличие от талгов не требуются корабли; мы посылаем к обителям разума не эти медленные неуклюжие конструкции, а энергоинформационную матрицу, стремительный луч, хранящий человеческую личность. И каждый уренирский Наблюдатель, очнувшись от забвения, является в мир во плоти, привычной для этого мира; он – не чужеродный объект, а столь же законная часть среды обитания, как все живое на планете. Он проживает срок, отпущенный природой, он копит информацию, и этот внутренний взгляд важнее данных, собранных при внешнем наблюдении. Это случай, когда субъективное дороже объективного; исследователь может многое узнать о пчелах или воробьях, но он узнает много больше, став на какое-то время пчелой или воробьем.
Есть, разумеется, и недостатки. Елавный из них заключается в том, что я на долгие десятилетия ввергнут в темницу плоти, хоть и подобной внешне уренирской, но не прошедшей тот же эволюционный путь и не способной ко многому, что для меня знакомо и привычно. Свободный телепатический обмен, телесная трансформация, перемещение в пространстве без помощи живых источников ментальной энергии, связь со Старейшими, естественная долговечность… Увы, здесь мне все это недоступно! К тому же земное тело при всей его мощи, универсальности и красоте не слишком надежный индикатор внечувствен-ного – вернее, тех феноменов, которые нельзя увидеть и услышать, пощупать, попробовать на вкус и запах. Меньше центров восприятия энергии плюс барьеры в психодинамических каналах, и в результате я не способен изменять свой облик, а вместо мысленной речи улавливаю лишь эмоциональный фон. Но грех жаловаться – на Ра-хени и Сууке я был лишен и этого.
– Как вы считаете, дружище? – Голос Макбрайта прервал мои размышления.
– Простите, Джеф, я не следил за вашей дискуссией. О чем разговор?
– Мистер Макбрайт утверждает, – произнесла Цинь Фэй, – что катастрофа вызвана внешними причинами. Имеется в виду не гибель обнаруженного нами вертолета, а Анклав и все, что окружает нас… – Она изящно повела затянутой в оранжевое ручкой. – По мнению мистера Макбрайта…
– Детка, я же просил называть меня Джефом!
– Это, сэр, слишком близкая дистанция, – Фэй иронически усмехнулась. – Стоит ли скромной девушке из Хэйхэ[15] так приближаться к персоне почти божественной? К лицу, владеющему богатством и в силу этого способному играть человеческими судьбами? Нет, неподходящая и очень опасная компания! Ли Бо говорил: «Я жителей неба не смею тревожить покой…»
Макбрайт дернулся и скривил губы.
– Кто этот чертов Ли Бо? Один из ваших коммунистических лидеров? Ему не нравятся богатые? И он, как некогда Мао, требует, чтобы его цитировали?
– Он был поэтом, великим поэтом, – пояснил я, решив, что полезно сменить тему. – Восьмой век, династия Тан… Фэй произнесла строфы из «Храма на вершине горы».
Даже в сумраке, что обволакивал нас грязно-серой пеленой, было заметно, как вспыхнули ее глаза.
– Вы знаете Ли Бо, командир?
– Лично не встречались, но с его поэзией знаком. – Перейдя на китайский, я нараспев промолвил:
Мне не хотелось обсуждать причины катастрофы, ни внешние, ни внутренние, однако Макбрайт был из породы упрямцев. Настырный тип; такого древней китайской лирикой не убаюкаешь. Повернувшись ко мне, он пробурчал:
– Этот Ли Бо прав, в каком-то смысле я – небожитель. Я был на «Вифлееме» и видел Землю с высоты ста сорока миль… не в ти-ви, а сквозь стекло иллюминатора… Это впечатляет! Как и зрелище звезд в бездонной пустоте… Впечатляет и позволяет избавиться от предрассудков.
– Каких же? – спросил я, переглянувшись с Цинь Фэй. – Вы убедились в человеческой ничтожности по сравнению с величием Вселенной и пожелали раздать имущество беднякам?
– В моей стране нет бедняков, а остальные меня не волнуют, – огрызнулся Макбрайт. – Я говорю, приятель, о другом – о мысли, что мы одиноки в Мироздании, а потому являемся божьими избранниками, возлюбленными чадами Творца. Это, я полагаю, нонсенс! Есть и другие чада – там, среди звезд! – и их могущество мы не способны ни предсказать, ни представить. Я был на «Вифлееме» сорок дней, и иногда мне доверяли ночное дежурство… Сидишь один в кабине, слушаешь скрипы, стоны и шорохи, пучишь глаза в иллюминатор и думаешь, думаешь… Глядя на эти звездные россыпи, я все пытался вообразить, каких проклятых дьяволов они скрывают и сколько их в этой бездне – миллиарды, триллионы?.. Какие светила захвачены ими, какие галактики и что осталось людям? Что будет, если они доберутся до нас? Всемирный апокалипсис?
– Вначале нам придется туго, – заметил я. – Они взорвут Москву, Пекин и деревушку Гринвилл в штате Алабама, однако Нью-Йорк, надеюсь, уцелеет. Потом начнутся акты вандализма, насилие над женщинами и массовый отлов мужчин для разработки шахт в созвездии Большой Медведицы. Но дальше все пойдет по голливудскому сценарию: бравые парни из Штатов воспрянут духом, ощетинятся и выпустят пришельцам кишки.
Цинь Фэй прыснула. Макбрайт нахмурился и покачал головой.
– Признаки славянской ментальности – шутовство, беззаботность и нежелание считаться с очевидными фактами… Я сказал: что будет, если они доберутся до нас? Если доберутся… Но, возможно, уже добрались? Взгляните! – Внезапно он приподнялся, потемнев лицом, и широко раскинул руки. – Взгляните вокруг! Вы видите? Это вам не Хиросима, не Чернобыль и не пожар на амстердамской фабрике петард! Не взрыв химического комбината в Шаосине и не авария с дюжиной атомных субмарин! Не утечка ядерных отходов под Иркутском и не крушение танкера с серной кислотой! Другие масштабы и другие средства, приятель! Поистине нечеловеческие!
Я ощутил эманацию страха – он исходил от Макбрай-та, словно из распахнутых дверей вдруг потянуло сквозняком. Видимо, весь недолгий срок скитаний по пескам Анклава нервы его были напряжены и призраки неведомой угрозы смущали душу. Моя вина! Не в том, конечно, что Макбрайт боялся, но мне полагалось заметить его состояние. Быть может, я тратил слишком много сил, дублируя действия нашего проводника? Или же здесь, в пустыне, мой дар внечувственного притупился? Не исключено. Здесь в самом деле не Чернобыль и даже не Хиросима – в этом Макбрайт был прав.
Мне было понятно, какие демоны его терзают. Центральным звеном его финансовой империи считался концерн Эм-эй-си, «Макбрайт Арминг Корпорейшн», производивший современное вооружение: танки, ракеты и экранолеты, стратопланы, лазеры и средства космического базирования, системы информационной защиты и соответственно помех, даже боевые роботы, хотя у стратегов ЕАСС их эффективность была под большим сомнением. Словом, Джеффри Коэн Макбрайт, наследник пушечных королей, являлся человеком компетентным и понимал, какие бомбы можно сотворить и что случится, если эти бомбы сбросить. Анклав, какую гипотезу ни принимай, не вписывался в рамки коврового бомбометания и поэтому пугал Макбрайта как проявление неведомых и смертоносных сил, а мысль об их неземном происхождении казалась ему, эксперту, очевидной и вызывала шок. Вполне закономерная реакция; эксперты для того и существуют, чтобы оценить то или это и, перепугавшись последствий, донести свой страх до безалаберного человечества.
Сиад по-прежнему не шевелился, застыв, как статуя из желтого известняка с черным базальтовым ликом, но зрачки Цинь Фэй тревожно блеснули. Едва заметно кивнув девушке, я придвинулся к Макбрайту и, прикоснувшись к его плечам, ощутил, что он дрожит. Здесь, на Земле, я не могу исцелять недуги, но успокоить и поделиться энергией – не слишком сложная задача. Даже без телесного контакта, хотя бывают случаи, когда он желателен или необходим.
16
Ли Бо. «Одиноко сижу в горах Цзинтиншань». Избранная лирика. Переводе китайского А. Гитовича. М., 1957.