— Дело твоё, сынок, — грустно сказала Фрося, — но ты ведь один после отца на воле остался. Кто же род наш продолжать будет?
— Незачем наш род продолжать, — жёстко сказал Геннадий, — он сам себя извёл.
…Вскоре начался суд над участниками ограбления Сокольнического банка. Дело было ясное — «Суворову», Батону и Кесарю дали высшую меру. Люлютю по малолетству присудили к десяти годам лишения свободы в колонии строгого режима.
После того как в газетах было опубликовано сообщение о том, что приговор приведён в исполнение, Фрося снова слегла, и на этот раз серьёзно. Состояние здоровья её ухудшалось с каждым днём. Врачи советовали переменить климат и вообще всю обстановку. И Тоня, взяв с собой дочку и продав кое-какое, ещё оставшееся после Николая и Фомы, добро, повезла Фросю на юг, на Кавказ, к каким-то старым и верным знакомым по тем временам, когда Фрося фармазонила на Преображенском рынке.
Они никому ничего не сказали — где будут жить и когда вернутся. Писем от них не получал никто.
Геннадий Крысин (впрочем, теперь уже Сигалаев) сразу же после суда женился на Алёне и переехал жить в наш подъезд, в квартиру Кости и Клавы. И таким образом, в квартире Кости и Клавы впервые появился жилец мужского пола кроме Кости, который тоже носил фамилию Сигалаев.
Дом на «вшивом дворе» Генка забил досками. Прошла зима, и весной, когда начали таять снега и лить дожди, ветхая, древняя деревянная обитель Фомы Крысина и его исчезнувшей в небытие семьи неожиданно завалилась — рухнули стены и провалился потолок.
Леонид Евдокимович и Зинаида Константиновна Частухины вернулись на Преображенку из служебной командировки приблизительно через год после всех упомянутых событий. Леонид Евдокимович был теперь уже в новом звании — он стал капитаном, а на гимнастёрке у него появился новый орден, Красной Звезды, — за мужественное поведение, несмотря на тяжёлую контузию, при ликвидации банды Николая Крысина.
Конечно, теперь он уже больше не числился участковым уполномоченным по Преображенской барахолке — его перевели на работу в Московское городское управление милиции. Да и сама барахолка, пожалуй, уже не нуждалась в услугах Леонида Евдокимовича — после смерти Николая Крысина в Черкизовской яме и расстрела «Суворова» она, барахолка, лишившаяся этих двух колоритных фигур, сильно стимулировавших её активность, стала хиреть и как бы постепенно сворачиваться. Неудача в Сокольническом банке несомненного «лидера» Преображенского рынка «Суворова» и новой «звезды» барахолки Кольки Буфета проклятием повисла над деловыми людьми толкучего рынка. Многие из них, особенно приезжие, начали откровенно побаиваться и избегать Преображенки, и барахолка сначала частично переместилась в Перово, потом куда-то за город, а потом и вовсе исчезла. Времена менялись, спекулянтов становилось всё меньше, и меткий выстрел Леонида Евдокимовича Частухина, видимо, попал в сердцевину чёрного рынка, в его центральный психологический и социальный нерв, и барахолка, не выдержав сурового поединка со своим старшим участковым инспектором, лопнула, прекратилась, как говорится — приказала долго жить.
До своего возвращения на Преображенку жена капитана Частухина Зинаида Константиновна, естественно, не могла ничего знать о переменах, произошедших в судьбе её младшей сестры Алёны. И поэтому известие о том, что Алёна вышла замуж за родного брата Николая Крысина, произвело на неё сильное впечатление. Зина даже не так эмоционально отнеслась к смерти самого Николая, как к появлению в их семье его брата.
— Ох, крысиное семя! Невытравимое! — заплакала Зина, когда узнала, кто стал мужем сестры. — Лучше бы их, «крысиков» этих, никогда и на белом свете не было!
Леонид Евдокимович факт замужества Алёны внешне оценил сдержанно, спокойно, но внутренне был взволнован не меньше жены. То обстоятельство, что муж Алёны был родным братом убитого им человека, беспокоило капитана Частухина, кстати сказать, меньше всего. Выстрел в Николая Крысина был его работой, службой, долгом, которому он присягнул, вступая в ряды рабоче-крестьянской милиции, и которому он должен был оставаться верным всю жизнь.
Алёна ходила уже на седьмом месяце, когда однажды в квартирку Частухиных — Леонид Евдокимович был дома один — вошёл Геннадий.
— Разрешите? — спросил Геннадий с порога.
— Входи, — вздохнув, пригласил хозяин.
— Мне нужно поговорить с вами, — сказал Геннадий, садясь за стол.
— Слушаю тебя, — нахмурившись, закурил Леонид Евдокимович.