Она совсем рассердилась.
— Что ж тут смешного?
— Ничего, конечно. Но для дворника это уж не так обязательно.
— А я и не собираюсь всю жизнь мести улицы. Поступила потому, что стипендии не хватает. Шить я не умею. На завод разряд нужен. А на одну стипендию не проживешь — у меня еще тетка больная.
Какой еще сюрприз, черт возьми, преподнесет мне Москва? Ведь говорил же Сажин: не к зданиям, а к людям здесь надо присматриваться. Девушка, почти девочка, с кудряшками на висках. Девятнадцативешняя, сказал о ней Северянин. Да разве он о ней сказал? Такие ему и не снились. Дворник с метлой и бляхой на фартуке, изучающий английские идиомы! Господа туристы, включите в свои маршруты это московское чудо!
— И успеваете? — спросил я с невольным уважением.
— Трудно, — созналась она. — И помочь некому — в общежитии все девчата чужие. Вы английский знаете?
— Знаю.
— Что такое опен шоп? Буквально: открытый магазин. А по смыслу не подходит.
— Не магазин, а завод, — поправил я. — Завод, принимающий на работу неорганизованных рабочих и штрейкбрехеров.
Я повторил это по-английски.
— Какое у вас произношение, — сказала она с завистью. — Вы были в Англии?
— Жил.
— Долго?
— Сорок лет с лишним.
Она по-детски всплеснула руками.
— Ой! Целый век! Наверно, и думаете по-английски?
— Конечно. В Англии — по-английски, а здесь — по-русски.
— Все-таки сорок лет, — задумалась она. — Я бы не могла так долго… Мне бы хоть на недельку съездить. Очень трудно без практики.
— А вот давайте разговаривать по-английски, — засмеялся я.
— Не надо, я боюсь, — замялась она. — Лучше я вас так спрошу, когда трудно будет. Вы где живете?
Я объяснил.
— А не рассердитесь, если скоро приду?
Домой я не пошел. Долго-долго бродил по улицам, и Москва почему-то уже не казалась чужой. Зажглись фонари. Москва-река почернела и стала похожа на Темзу. Так же отражались в ее темном зеркале огоньки города, так же пыхтели пароходики, волоча за собой длинные, низко сидящие баржи. Над асфальтом набережных подымался туман. Я шел с ощущением странной легкости, словно сбросил с плеч тяжелый рюкзак.
Легко жить без воспоминаний.
Ни Гали, ни Виктора не было дома, когда я вернулся. Как я заснул, не помню, но мне показалось, что сейчас же проснулся. В соседней комнате зазвенела ложка в стакане. Должно быть, Виктор пил чай. Он всегда пил чай на ночь.
И тотчас же послышался тихий шепот:
— А я и не слыхала, как ты пришел. Старик спал уже, и я легла. Где был?
— На лекции. Оттуда пешком шли.
— А я в клубе. После кино потанцевала немножко.
— Охота тебе?
— Почему? Я давно не танцевала. Музыка… свет… Хорошо. Меня наперебой приглашали.
— Кому что.
— Однобокий ты человек, Виктор. Думаешь, при коммунизме танцев не будет?
— Почему не будет? Будут. По потребностям. Есть потребность, ну и танцуй.
— А у тебя нет потребности?
— Нет.
Грустный вздох Гали. Потом тишина. Потом вопрос Виктора:
— С Павлом была?
— А ты уже знаешь?
— Совсем приехал?
— Разве его поймешь.
— К нам на завод не собирается?
— Не знаю. Да его и не возьмут.
— Я возьму. К нам в лабораторию.
Молчание. Потом глухой, изменившийся голос Гали:
— Ты в уме?
— Странный вопрос. У него инструмент в руке, как скрипка. Кто же не возьмет?
— Скрипка! Причем здесь инструмент? Ты нарочно.
— Не понимаю.
— Чтобы меня уколоть.
— Ты глупая, Галка.
— Я знаю, что говорю. Не лги.
— Я никогда не лгу.
— И не ревнуешь?
— Зачем? Ты замужем.
— И замужних отбивают.
— А кто отбивается, туда и дорога. О чем тогда говорить?
Опять молчание. Звенит ложка в стакане. Виктор пьет чай.
— Ты что делаешь? — спрашивает Галя.
— Так кое-что. План домашних занятий. По-моему, стоит языком подзаняться.
— Чем?
— Скажем, английским. А то приезжают на завод иностранцы, а ребята ни бе, ни ме. И за границу поехать — тоже пригодится. Как думаешь, Иван Андреевич согласится группу вести?
Галя молчит, потом отвечает чужим голосом:
— Ты не человек, Виктор.
— Опять!
— Нет, не человек.
Она начинает смеяться.
— Тише! С ума сошла.
— Ты робот.
Смех переходит в хохот. У Гали истерика.
— Галочка, что с тобой? Галочка!
— Отстань… У тебя души нет.
Слова Гали прерываются глухими всхлипываниями.
— Отстань, говорю.
— Галочка!
Звенит стакан. Очевидно, Виктор дает ей пить.