— В школе занимался, да забыл потом, — признался он, — сейчас только алфавит и помню.
Но помнил он много больше, а самое главное, отлично знал техническую терминологию. И пока я неуверенно подбирал по смыслу русские слова, он подумав, сразу называл нужное. Клавдия уже не на меня, а на него глядела с почтительным уважением.
Мне пришла в голову одна идея.
— Вы ищете учителя, Виктор. Группу хотите создать. Искать, по-моему, незачем. Вот вам и педагог.
Виктор не признавал ложной вежливости.
— А ты справишься? — с сомнением спросил он. — Молода очень.
— Не знаю, — смущенно пробормотала Клава и потупилась.
Я тут же пришел ей на помощь.
— Неправда, Клава. Знаете. Педагогический огонек у вас должен быть, раз в педагоги идете. Интерес к делу есть и знаний, по-моему, достаточно. Ну, а опыт дело наживное.
— Попробуем, — согласился Виктор, — начнешь со мной, а там и с группой решим.
Однако я скоро пожалел о своей инициативе. Клава приходила каждый день и, возвращаясь домой, подсаживалась ко мне на скамеечку — обычно во время уроков я спускался вниз посидеть на деревянном диванчике, поставленном у подъезда лифтером. Здесь она и успевала за несколько минут надоесть мне исступленным захваливанием Виктора.
— Какой потрясающе способный человек (это я уже знал), и какая у него память (и это я знал), мы проходим сейчас по три главы зараз (и это знание меня не обогатило).
Если б только она ограничивалась уроками!
— Почему от него жена ушла, вы не скажете?
Я молча вздыхал, деликатно намекая на нежелательность темы.
— Слепая! От такого человека уйти!
Я скрежетал зубами и молчал.
После третьего или четвертого урока она, как обычно, выбежала из подъезда и, присев рядом со мной, радостно выпалила:
— А сегодня он не такой задумчивый. Даже смеялся. По-моему, он ее забывает.
Я не выдержал.
— Вы уже успели влюбиться?
Она простодушно не заметила сарказма.
— Я еще девчонкой была в него влюблена. А сейчас это совсем простительно.
— Нет, Клава, не простительно, — я уже не щадил ее. — Вы не знаете правды. Он страдает и мучается и будет страдать и мучиться до тех пор, пока не вернется Галя. Он — однолюб и никогда не полюбит другую.
— Сказки, — откликнулась она, но уже далеко не уверенно.
Тогда я нанес последний удар.
— И Галя его любит и в конце концов вернется, я уверен, — я произнес это почти вдохновенно, — не создавайте себе иллюзий, девочка.
Она вдруг погасла и согнулась, как сгоревшая спичка. Только надежда, до конца не оставляющая человека, слабо тлела в глазах.
— А почему же… почему она ушла? — тихо спросила Клава.
Я рассказал ей историю Гали и Виктора так, как знал ее сам.
Теперь погасла и надежда.
— А кто этот… с целины?
— Вы его знаете. Это — Павлик, о котором вы говорили. Парень, позвавший вас тогда на автобусной остановке, помните?
Она отшатнулась почти с ужасом.
— Хорьков?! Павел! Не может быть…
Она закрыла лицо руками и медленно поднялась со скамейки.
— Теперь я все понимаю.
Кончики пальцев ее на лбу побелели от напряжения. Она отняла их, в широко раскрытых глазах ее светилась странная решимость.
— Все будет хорошо, Иван Андреевич. Только не говорите Виктору.
— О чем, Клава?
— О нашем разговоре. Слышите? Я все сделаю.
И побежала к воротам.
— Клава! — закричал я ей. — Погодите!
Она даже не обернулась.
На следующий день Виктор работал в вечерней смене. Было жарко и душно, особенно к вечеру. Долго не потухающее небо от жара и пыли, стоявшей высоко над Москвой, казалось сиреневым. Даже не утихавший никогда сквознячок из ворот не приносил прохлады.
Я сидел на своей скамеечке у подъезда и смотрел, как дети играли в классы. Древняя игра, известная, должно быть, с сотворения мира.
— Здорово, дедок, — услыхал я знакомый голос.
И человек был знакомый в той же выцветшей ковбойке с воротничком, почерневшим от пота. Целинный загар его поблек под московским небом. И весь он как-то поблек, только воспаленные глаза горели, как угли, на осунувшемся лице. Казалось, он не спал, может быть пил всю ночь и весь день до этой минуты. От него пахло спиртом.
Я инстинктивно отодвинулся.
— Не пьян я, дедок, не бойся. Галка дома?
— Нет, — удивился я.
— Значит, не пришла еще? Придет. Проиграл Павел Хорьков, еще раз проиграл свое счастье. Ну что ж, заплатим проигрыш, как положено.
Он присел на кончик скамьи, руки бессильно упали на колени.