Спал я плохо. Среди ночи яростнее заревели моторы буровой установки. Что-то у них там не ладилось. Надо бы встать и идти на помощь. Но сил не было… Под утро ввалился усталый буровик и еле слышным голосом сообщил, что водяные шланги, вместо того чтобы идти вниз, перехлестнулись на большой глубине. Сейчас их с трудом и риском поднимают. Этика «Джей-Найн» гласила: если тебе сказали, что произошло «ЧП», надо идти помогать. Сон как рукой сняло. В пять утра мы трое уже сидели в кают-компании, где молчаливый буровой экипаж доедал свой запоздалый ужин. Оказалось, на этот раз они с подъёмом шлангов справились сами.
Так, со скрипом, шли дела и в этот сезон. Вот выдержки из моего дневника:
«27 ноября, понедельник. Уже 2 часа дня, но тихо кругом. Вчера перешло для всех в сегодня слишком незаметно. Был аврал. Большинство не спало до 6 утра. Нам опять не удалось пробурить ледник насквозь. Сначала вроде всё было хорошо: горячие шланги спокойно шли вниз, и к полуночи длина спущенных под лёд шлангов равнялась предполагаемой толще ледника. Поэтому все остались ожидать торжественного момента. Но и ещё час шланги все так же спокойно шли вниз. Уже их длина превышала толщину ледника на 50, 100 150 метров, а никаких следов проникновения их через ледник в море не было. Значит, вода протаивала скважину не вниз, а куда-то вбок. Наконец на лебёдке осталось лишь два витка кабеля. Джим остановил лебёдку. Почти наверняка дно ледника было совсем рядом, но он не торопился повернуть барабан ещё на два оборота. Это дало бы лишних пять метров, но вдруг тот, кто наматывал кабель на лебёдку, не закрепил его как следует? Ведь он тоже знал, что толщина ледника на 150 метров меньше длины кабеля… Если это так, то кабель сорвётся с лебёдки, и оставшаяся без поддержки полукилометровая плеть шлангов, полных воды, оборвётся под собственной тяжестью и, сокрушив все на своём пути, рухнет в скважину.
Джим не говорил этого вслух, молчали и все остальные, ожидая его решения.
Джим приказал начать подъем тяжёлой плети: все, встав в линейку, как год назад, старались ослабить натяг шлангов…
…30 ноября, четверг. Утро. На «рассвете» Джим Браунинг пробурил ледник. Посланы желанные телеграммы начальству. Джон Клаух начал измерения диаметра скважины по всей её глубине. У нас перестала работать аппаратура для измерения температуры: во время перелёта вышел из строя кварцевый датчик. Заменили…
13 часов. Стали известны результаты измерения диаметра скважины. Оказалось, что ледник опять пробурён не насквозь! Скважина не имеет выхода под ледник! Как же так получилось?
Вывод о том, что ледник пробурён, был сделан в связи с тем, что резко упала температура воды у нижнего конца шлангов и уровень воды в скважине установился на уровне моря. Но ведь то же самое могло произойти и в том случае, если бы скважина встретила водоносный горизонт, соединяющийся с морем, Но откуда этот горизонт? Джон пытается связаться с Мак-Мёрдо и остановить победные телеграммы…»
Узнаем друг друга
Несмотря на занятость и усталость, настроение у всех было отличное. Общая работа сплачивала наш маленький коллектив. И узнавание друг друга было интересным.
Бородатый, заросший Ховард Бреди из Австралии, тот самый геолог, который всё время разглядывал в микроскоп скелетики древних микроорганизмов, найденных в отложениях дна моря Росса, оказался не просто Ховардом, а отцом Бреди — католическим монахом и священником монастыря Сокровенного Сердца из-под Сиднея. Ховард имел дипломы бакалавра искусств и теологии, окончил геологический факультет университета в Мельбурне. Скромный и весёлый Ховард не отказывался ни от какой самой чёрной работы. Он говорил, что может делать все. Это чувство, смеялся он, появилось у него в монастыре. Узнав о его желании учиться в университете, настоятель сказал: «Сначала ты должен выполнить всего одну работу». Ховард согласился. Оказалось, что ему поручили… покрасить стену монастыря. Три года каждый день с утра до вечера без перерывов красил Ховард стену, двигаясь по часовой стрелке. А когда кончил — оказалось, что место, откуда он начал, пора было красить заново… «Однако это была уже не моя забота», — смеясь сказал Ховард.
Но больше всего нас с Виктором удивлял механик Джей из Нью-Йорка. Застенчивый, деликатный, с мягкими манерами, он совершенно не следил за собой и поэтому всегда был насквозь пропитан маслом и сажей. Джей постоянно торчал у рычагов лебёдки. Его обычный распорядок в эти огневые дни был такой: 36 часов работы и 6 — 7 часов сна. И так же, как и Виктор, он брался за все: мог выправить грубое железо и починить электронный прибор. И при всём при том Джей получал удивительно маленький, по его квалификации, оклад. «Да, — говорил по этому поводу Джей, — я люблю путешествия, люблю полярные страны, потому готов работать здесь и за меньшие деньги… Да и не нужно мне много. Я ведь не имею семьи».
Я знал, что Джей, так же как и Стэн Джекобс и Питер Брушхаузен, работает в знаменитой Геологической обсерватории Ламонт-Догерти, что расположена вблизи от Нью-Йорка. Но я ещё не знал тогда, что через несколько лет я и сам буду работать в США, продолжая исследовать данные, полученные на «Джей-Найн», что однажды меня позовут к телефону и медленный, с хрипотцой, даже по телефону чувствовалось, слегка иронический, голос скажет: «Добрый день! Говорит Стэн Джекобс из Геологической обсерватории Ламонт…» Этим звонком Стэн пригласит меня посетить его обсерваторию, прочитать лекцию о своих исследованиях, обсудить результаты наших работ Не знал я, что у меня в дневнике 1982 года появятся такие записи:
«Вот уже шесть дней как я в Нью-Йорке. Живу в прекрасной комнатке в главном здании Обсерватории Ламонт, примерно в тридцати километрах от Манхеттена, по ту сторону реки Гудзон, в штате Нью-Джерси (здесь произносят „Нью-Джози“). Работаю у Стана Джекобса, того самого, с которым мы были вместе на леднике Росса пять лет назад. Обсерватория Ламонт представляет собой участок прекрасного леса из огромных кленов и вязов на берегу реки Гудзон. Собственно, сказать „на берегу“ — мало. Обсерватория стоит на огромном обрыве на ста с лишним акрах, то есть двадцати с лишним гектарах земли. Основное время провожу в отделе океанологии, где работает Стэн Джекобс. Он по-прежнему занимается изучением океанологии Южного океана, и в особенности моря Росса в его части, примыкающей к леднику Росса и под ледником Росса. Поэтому его данные очень интересны мне, а мои — ему.
Но я встретил там не только Стэна, а и Питера Брушхаузена, того самого Питера, который собирался сделать маленькую автоматическую подводную лодку с фотоаппаратом, смотрящим вверх, для того чтобы снять дно шельфового ледника Росса. Отец Питера — немец, переехавший в Аргентину где-то в двадцатых годах, мать — американка. Она и сейчас живёт в США. Все мои антарктические приятели побывали во многих местах Земли, но Питер перещеголял всех. Ведь он альпинист высшей квалификации и был во всех горах Северной и Южной Америки, а два года назад участвовал в американской экспедиции на Эверест. По специальности же он инженер подводной фотографии. А значит, ему приходится плавать, и много, и не просто плавать, а на судах Обсерватории Ламонт, о которых один из моих тамошних знакомцев, влюблённый в Ламонт и суда Ламонт, учёный и моряк «от бога», рассказывал мне вот что:
— Как-то так сложилось, что в нашей Обсерватории всегда не хватало денег на хорошие корабли. А может, денег было и достаточно, но мы хотели плавать больше, чем позволяли средства. Ни у кого не было таких маленьких и опасных судёнышек, как у Ламонт: скорлупки, переделанные из траулеров или старых парусников. Да и сама знаменитая «Вема» — просто парусник, у которого срезали три мачты, поставили машину и плавали на ней по всем морям и океанам. К тому же и платили матросам очень мало. Так мало, что никто из американцев в матросы к нам не шёл Поэтому команды мы набирали в разных тропических портах, как во времена парусного флота. И порядки на судах были такими же. Раз как-то один матрос сильно провинился — обнаружилось, что он употребляет наркотики. Капитан не стал жаловаться, писать рапорты. Он просто вызвал механика, велел ему сделать кандалы и посадил провинившегося в ящик, где хранились якорные цепи. Там «наркоман» и сидел до конца рейса… Зато какие работы мы делали на этих судах!