– И из какого же дерева ты делаешь инструменты?
– Я их не делаю. И не делал. Я только выбирал самое лучшее дерево. Всегда – самое-самое. За ним ко мне приезжали мастера из Кремоны и выбирали из того, что мы с отцом готовили. Мы продавали им древесину, спиленную в январское новолуние (если они не хотели смолистое дерево) или, наоборот, в разгар лета (если они хотели дерево более гармоничное и благородное). Отец научил меня, как выбрать самое поющее дерево среди сотни других. Да, мне объяснил это отец, а ему – его отец, который работал на семью Амати[92].
– Я не знаю, кто это такие.
Иаким из Пардака рассказал ему о своих родителях, братьях и сестрах, о лесах тирольских Альп. И о Пардаке, который жители высокогорья называют Предаццо. И почувствовал такую легкость, будто исповедался. Словно доверил этому монаху секрет своего бегства и постоянного ощущения опасности. Но не чувствовал вины за убийство, потому что Булхани из Моэны был мерзкой свиньей, уничтожившей их будущее просто из зависти. Он бы воткнул ему в брюхо нож еще тысячу раз, будь у него такая возможность. Нет, Иаким ни в чем не раскаивался.
– О чем ты думаешь, Иаким? Я вижу ненависть на твоем лице.
– Ни о чем. Просто грущу. От воспоминаний. О братьях и сестрах.
– Ты говорил, у тебя их много.
– Да. Сначала родилось восемь мальчиков. И когда уже отчаялись дождаться хоть одну девочку, тут их родилось шесть.
– А сколько выжило?
– Все.
– Настоящее чудо!
– Как сказать. Теодор не может ходить, у Гермеса голова не в порядке, зато большое и доброе сердце, а Беттина, младшенькая, моя любимая Беттина – слепая.
– Несчастная мать!
– Она умерла. Умерла родами. И ребенок тоже не выжил.
Брат Габриэль помолчал, словно желая почтить память этой женщины-мученицы. А потом сменил тему:
– Ты говорил о древесине для инструментов. А что за древесина?
– Хорошие инструменты мастера из Кремоны делают, сочетая разные породы дерева в одном инструменте.
– Не хочешь говорить.
– Нет.
– Ну и не надо – сам разберусь.
– Как?
Брат Габриэль подмигнул ему и вернулся в монастырь, пока плотники и их подмастерья после тяжелого рабочего дня, в течение которого они ворочали камни, поднимали их вверх, подкладывая бревна, спускались с лесов незадолго до темноты, чтобы наскоро поесть и лечь отдыхать, провалившись в сон без сновидений.
– Как-нибудь я принесу Сториони в класс.
– Тем хуже для тебя! После ты узнаешь, что такое настоящая порка!
– Тогда зачем она нам нужна?
Отец положил скрипку на стол и посмотрел на меня, уперев руки в боки.
– Зачем она нам… зачем она нам! – передразнил он меня.
– Да. – Я был сыт по горло. – Зачем она нам нужна, если всегда лежит в футляре, в сейфе под замком и на нее даже взглянуть нельзя?
– Она нам нужна, чтобы она у нас была. Понял?
– Нет.
– Черное дерево, ель и клен.
– Кто вам сказал об этом? – восхитился Иаким из Пардака.
Брат Габриэль привел его в монастырскую ризницу. Надежно спрятанная в сундук, там лежала виола да гамба светлого дерева.
– Что она тут делает?
– Отдыхает.
– В монастыре?
Брат Габриэль махнул рукой, показывая, что ему лень вдаваться в детали.
– Но как вы об этом догадались?
– Я никогда не спрашивал, как они делают инструменты, – ответил он, восхищенный собственным равнодушием.
– Как же вы об этом догадались?
– По запаху дерева.
– Невозможно! Оно очень сухое, да еще и лаком покрыто.
В тот день, закрывшись в ризнице, Иаким Муреда научился распознавать древесину по запаху и подумал – какое мучение, какое ужасное мучение, что он не может рассказать об этом дома. Сначала – отцу, который, должно быть, уже умер от тоски после всего. Потом – Агно, Йенну и Максу, которые уже несколько лет живут отдельно, Гермесу, который туго соображает, Йозефу, хромоногому Теодору, Микура, Ильзе и Эрике, которые уже вышли замуж, Катарине, Матильде, Гретхен и маленькой Беттине, моей любимой слепой малышке, которая дала мне кусочек Пардака – мамин медальон, который я всегда ношу с собой.
Месяца через полтора, когда уже начали разбирать леса, брат Габриэль сказал, что знает одну вещь, которая точно понравится Иакиму.
– Какую?
Они отошли в сторону, подальше от рабочих, и монах прошептал, наклонившись к самому уху Муреды, что знает один очень старый монастырь – заброшенный и всеми забытый, – возле которого растет еловый лес: там та самая ель, что идет на изготовление скрипок.
92