Думаю, что внутренне Леланд чувствовал, что мы можем жить такой жизнью бесконечно. Он мне нравился, мне было очень приятно в его компании. Легко плыть. Весело. Подобных людей так мало. Вы обратили на это внимание? Все равно что есть мороженое в раскаленный зной. Вкусно. Бодрит и освежает.
Что можно сказать о Леланде? Он действительно жил, словно танцевал. Вы понимаете, что я имею в виду?
Мы встретились в то время, когда для нас все было радостно, смешно, весело, восхитительно. И нам было весело! О да — весело!
Мне здорово повезло, что я знала его.
Говард Хьюз
Теперь надо немножко вернуться назад и рассказать о том, что случилось на картине «Сильвия Скарлетт». Снимал ее Джордж Кьюкор, в главой роли — Кэри Грант, в роли моего отца — Эдмунд Гвенн. Значительную часть картины мы отсняли по ту сторону Транкас-Бич в Калифорнии. Джордж и я по очереди устраивали роскошные пикники на природе, еду к которым поставляли нам из дому. Ленч на пятнадцать — двадцать человек. Мы накрывали длинный стол, и на него выставлялось все, что привозили из дому Луис и Рэнгхилд Прайсинг и моя экономка Джоанна Мадсен: суп, горячий или холодный, салаты, какое-нибудь горячее мясное блюдо и, разумеется, мороженое. Фантастика!
Однажды в небе, прямо над нами, очень долго кружил аэроплан и потом приземлился на пятачке в поле — совсем недалеко от нас.
Кто бы это мог быть? Кто, черт возьми, а?
Кэри Грант воскликнул:
— Это мой друг Говард Хьюз!
Я была несколько поражена, потому что до меня дошли слухи, будто Хьюз жаждет со мной познакомиться. И он, вероятно, решил сделать это именно таким образом. Я бросила на Кэри Гранта суровый взгляд, и мы все приступили к еде. И ни разу не взглянула на Говарда.
Какая выдержка!
Следующий этап. Я играла в гольф и с профи в «Бель-Эйр Кантри Клаб».
Мы вот-вот должны были закончить игру. Вдруг — звук летящего аэроплана. Говард приземлился практически нам на голову. Ему пришлось подогнать грузовик, чтобы вывезти самолет с игрового круга. Надо сказать, что это дало нам передышку. Мне его поведение показалось дерзким и нахальным. Руководство клуба было в ярости. Говарда Хьюза это нисколько не обескуражило. Мы закончили игру, и я сказала:
— Вас куда-нибудь подвезти?
Он ответил положительно, и я отвезла его в отель «Беверли-Хиллз».
В следующий раз — примерно спустя два месяца — я узнала из газет, что Говард в Бостоне. Я играла там в «Джейн Эйр» — пьесе Элен Джером. Жила в отеле «Риц». Спектакли шли в театре «Колниэл». Говард поселился в той же гостинице.
По-видимому, мне было одиноко, потому что в тот первый вечер мы с Говардом в компании с кем-то еще ужинали после спектакля. Лишнее подтверждение истины, что упорство города берет. Ужинали мы и в следующий вечер — вот так…
Говард Хьюз был странный парень. Умница, с по-настоящему тонким умом, но страдал глухотой — в очень серьезной форме. Сказать же «пожалуйста, говори со мной громче — я плохо слышу», вероятно, стеснялся. Поэтому, если в разговоре участвовало больше двух человек, большую часть разговора он не понимал. Это было трагично. Но переломить себя он не мог. У меня был хороший друг, некто Рассел Давенпорт, тоже глухой. Но он всегда заранее предупреждал: «Говори громче, пожалуйста, — я плохо слышу». Истинная драма для человека, имеющего какой-нибудь физический изъян, — объявить о нем вслух. Признаться в нем. Тот, кому это говорится, вовсе не удивляется. Он или она просто-напросто начинает говорить громче. И думает о том, как здорово, что сам он — не глухой. Мне думается, что этот его недостаток постепенно разрушал жизнь Говарда, сделав одиноким.
Он последовал за нами на гастроли. Мы играли в Чикаго. Я жила в гостинице «Амбассадор». Говард снял номер там же. Да, на том же этаже, что и я. Да, вы совершенно правы — как же иначе. Газеты начали склонять нас в заголовках: «Хьюз и Хепберн не сегодня завтра поженятся». Я не могла выйти в город, чтобы меня не преследовали. Мой номер находился на девятом или десятом этаже. Однажды я воспользовалась пожарной лестницей, чтобы не идти через вестибюль. Я добралась до первого этажа и увидела одну из тех запасных лестниц, на которую достаточно ступить, чтобы она под тяжестью вашего тела сама опустилась вниз. Я шагнула на нее, но она почему-то не опустилась, и мне пришлось перебираться обратно на пожарную лестницу, а потом снова карабкаться по ней, теперь уже наверх, в результате чего я вновь оказалась в собственном номере.
Говард сопровождал меня в гастрольном турне: Детройт — Кливленд — Чикаго. Он все свое время сидел на телефоне, потому что он мог слушать, разговаривая по телефону. Наконец турне закончилось, мы вернулись в Калифорнию и стали жить в его доме, который своей тыльной стороной выходил на гольфовую площадку клуба «Уилшир Кантри». Это было здорово, потому что достаточно было перепрыгнуть через заборчик — и пожалуйста, играй не хочу. У Говарда была служанка по имени Беатрис Даулер. Она великолепно готовила. Именно она рассказала мне, что, когда на обед приходят гости «определенного сорта», она сажает их за стол с дешевой фарфоровой и стеклянной посудой, а после окончания обеда всю эту посуду она (Беатрис) разбивает, осколки же выбрасывает на помойку.
Я не совсем понимала, зачем это делалось. Однажды я сказала Говарду: «Мне кажется, что, если бы ты выбирал себе друзей более тщательно, тебе не пришлось бы бить так много посуды».
Итак, мы жили на Мюрфилд-роуд. Моя повариха Рэнгхилд и ее муж Луис Прайсинг также заботились о нас. Моя экономка Джоанна Мадсен — тоже и, разумеется, Беатрис.
Говард очень прилично играл в гольф. Я тоже очень хорошо играла. У меня была большая практика, но мы по-разному относились к гольфу. Я играла ради удовольствия и ради поддержания физической формы. Говард — всегда ради совершенствования своей техники. Ему не хватало скорости — он брал практические уроки. К концу игры я почти всегда опережала его на лунку, а во время самой игры я постоянно отвлекалась, восторгаясь небом, цветами… Его это возмущало.
— Ты бы могла по-настоящему здорово играть, если бы больше тренировалась.
Мысленно я отвечала: «И ты мог бы, играя, получать удовольствие не только от самой игры, не будь таким медленным». Так мы плыли по течению. В разных темпах.
Говард решил совершить кругосветное путешествие. Он был опытным летчиком и знал все, что только можно знать о машинах. Он вознамерился взлететь с Лонг-Айленда. Мы успели съездить в Нью-Йорк и жили на квартире моей подруги Лоры Хардинг на Пятьдесят второй улице, поскольку мой дом осаждала пресса, прознавшая, что должно произойти что-то необыкновенное.
Рано утром мы покинули Пятьдесят вторую улицу и выехали на автостраду в направлении аэродрома, где (готовый к взлету) стоял его самолет. Машину вел Чарльз Ньюхилл, мой шофер. Мы ехали в моем «линкольне». Вообще у Чарльза было ангельское терпение. Но в тот момент он нервничал. Внезапно сзади раздался вой полицейской сирены.
Я приспустила стекло внутри салона:
— Чарльз, оставайся спокойным. Пусть штрафуют — не возражай. Они не должны знать, что с нами Говард Хьюз.
Терпеливый Чарльз!
Он был спокоен. Получил повестку на оплату штрафа. Полицейский так и не заглянул внутрь машины, и мы продолжили свой путь.
Моя задача заключалась в том, чтобы довезти Говарда до аэродрома, а потом вернуться обратно на квартиру. Он будет держать меня в курсе по телеграфу.
Говард позвонил и сообщил, что что-то не заладилось с самолетом, его придется заменить. Это займет примерно шесть часов или около того. Толпы народа окружили аэродром в ожидании зрелища. Задержка ничуть не беспокоила Г. X. Он привык к неполадкам и к тому, что их надо устранять. Наконец он поднялся в воздух и установил рекорд. Я получала послания из различных точек. Это было замечательно.
Наша жизнь была приятной. Иногда я уезжала на Восточное побережье навестить семью. Помню, однажды, попрощавшись с Говардом, поехала в аэропорт. Я уже сидела в самолете, до взлета оставались считанные минуты. Багаж на борту.