Мы летали тогда немногим больше трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 3050 километров, снова садились. И снова я писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных.
В Белостоке заместитель командующего Западным Особым военным округом генерал И. В. Болдин проводил разбор недавно закончившихся учений. Я кратко доложил ему о результатах полета и в тот же вечер на истребителе, предоставленном мне Черных, перелетел в Минск.
Командующий ВВС округа генерал И. И. Копец выслушал мой доклад с тем вниманием, которое свидетельствовало о его давнем и полном ко мне доверии. Поэтому мы тут же отправились с ним на доклад к командующему округом (фронтом). Слушая, генерал армии Д. Г. Павлов поглядывал на меня так, словно видел впервые. У меня возникло чувство неудовлетворенности, когда в конце моего сообщения он, улыбнувшись, спросил, а не преувеличиваю ли я. Интонация командующего откровенно заменяла слово "преувеличивать" на "паниковать" - он явно не принял до конца всего того, что я говорил. Тогда Копец, опередив меня, заявил, что нет никаких оснований брать мой доклад под сомнение, и командующий округом, чтобы сгладить возникшую неловкую паузу, произнес несколько примирительных во тону фраз и поблагодарил за четко выполненное задание. С этим мы и ушли. Спокойствия в моей душе, однако, не было.
Позднее я узнал, что результатом нашей разведки и сообщения командующему был приказ одному из танковых корпусов срочно подтянуться к границе из района летних учений. Но и эта минимальная мера предосторожности запоздала: война застала танковый корпус на марше.
А я на следующий день принялся облетывать полки дивизии, развернутые на летних аэродромах и площадках от Орши до Могилева. 43-я истребительная, которой я командовал, дислоцировалась восточное Минска и в этом отношении, пожалуй, составляла исключение: основные истребительные силы авиации округа располагались на приграничных аэродромах. Так, два мощных аэроузла, на которых были сосредоточены сотни истребителей дивизий С. А. Черных и С. П. Ганичева, находились в западных районах. Еще три истребительные дивизии, предназначенные для прикрытия центра республики и ее столицы, находились в стадии формирования и к началу войны сформироваться так и не успели.
А мы до памятного 22 июня приняли еще ряд мер. Все отпускники были отозваны и вернулись в части, увольнения в субботу и воскресенье я отменил, было увеличено число дежурных звеньев, эскадрилий. Вот, собственно, в те дни я и прилетел на дивизионные курсы командиров звеньев...
Предвоенная история моей 43-й истребительной авиадивизии необычайно кратка. К 22 июня 1941 года прошел едва ли не год от начала ее формирования. В дивизии было четыре полка. В каждом полку -по 75-80 летчиков. Для своего времени такая мощная дивизия не была чем-то исключительным,
Весной сорокового года правительство приняло решение создать несколько сильных авиационных дивизий, которые намечалось дислоцировать в западных и юго-западных районах страны. Уже тогда эти районы выделялись как наиболее важные в стратегическом отношении, и переход в авиации к дивизионной структуре отражал качественно новый этап в развитии ВВС.
В тридцатые годы структура авиационных соединений была очень пестрой. Существовали бригады, в которые входили и полки, и эскадрильи. Эскадрильи, в свою очередь, подразделялись на отряды. Все соединения на уровне бригад представляли собой большое количество самолетов самых разных типов как по своим тактико-техническим данным, так и по целевому назначению. Словом, система управления была громоздкой и в достаточной мере затруднительной.
Переход к полковой и дивизионной структуре в первую очередь позволил упорядочить управление внутри соединения. Несмотря на то что поначалу было создано немало смешанных дивизий - в состав таких дивизий входили и бомбардировочные, и истребительные полки, - тенденция к более четкому "разделению труда" все же обозначилась: создавались отдельно истребительные дивизии, бомбардировочные, немного позже - штурмовые. Дивизионная структура позволила более эффективно использовать и летные кадры, поскольку была дифференцирована и система обучения личного состава. Важным было и то, что новая организационная структура в полной мере отвечала качественному изменению оружия. Это было заметно в переходный период, когда одновременно с новыми, только что сформированными дивизиями существовали и старые соединения типа бригад. Хотя всякие сравнения в большой мере условны, я приведу один пример.
В 1939 году авиация Сибирского военного округа - целого округа! располагала парком из сотен машин. Из них один полк И-16, по существу, представлял всю истребительную авиацию округа. Был еще полк ДИ-6, но эти истребители широкого распространения не получили. Остальные полки и бригады были укомплектованы бомбардировщиками типа СБ и Р-5, которые были хороши в 1935-1937 годах, но явно устарели к началу войны. Поэтому, скажем, истребительная дивизия, в которой больше двухсот самолетов составляли И-16 (с мощным по тому времени мотором М-63 и пулеметно-пушечным вооружением), была в состоянии свести к нулю боевой потенциал авиации иного округа.
Я хорошо знаком со всем этим, потому что в 1939 году занимал должность командующего ВВС Сибирского военного округа и, откровенно говоря, был несколько скован тем обстоятельством, что в моем подчинении в основном оказались бомбардировщики. Мне здесь приходилось гораздо меньше заниматься летной подготовкой, больше - вопросами управления, материально-технического снабжения и целым рядом других проблем, свойственных командиру столь обширного и пестрого хозяйства. А хозяйство это было разбросано на гигантской сибирской территории.
Остро чувствуя себя оторванным от летной работы, от истребительной авиации, без которой не мыслил своего существования, будучи в Москве на Высших академических курсах, я встретился со многими боевыми друзьями и, что называется, отвел душу. И вот в начале сорокового года меня вызвали в Главное управление ВВС.
Павел Васильевич Рычагов, тогда уже первый заместитель начальника ВВС РККА, был рад меня видеть. После нескольких минут разговора он вдруг усмехнулся.
- Слышал, твоя должность тебя тяготит? - спросил с иронией.
Я молчал. Я понимал, что мои откровения в кругу друзей дошли до Рычагова. Обычно, когда он начинал разговор таким образом, следовало приготовиться к проработке. И я приготовился. - Рапорты недурно наловчился строчить, посмеиваясь, продолжал он. - Раньше, помнится, когда дело касалось писанины, ты был не так изобретателен.
- Ничего удивительного, - пробормотал я, - у меня было время натренироваться...
- Вот-вот... - сказал Рычагов с удовлетворением.
А рапорт я действительно писал - просил по возможности учесть мою тягу к истребительной авиации. Поводом к этому было сильное снижение норм годового налета. И так летать приходилось не особенно много, а тут последовало распоряжение урезать нормы до минимума. Как только урезали эти нормы, во всех частях подскочил процент аварийности. В этом я не видел ничего необъяснимого чем меньше летчик в воздухе, том хуже он летает.
Вскоре состоялось крупное совещание представителей авиации, посвященное вопросам безаварийности полетов. Проходило оно у Сталина и для многих его участников закончилось разговором малоприятным. Авиация Сибирского военного округа, правда, не числилась "в передовиках" по аварийности, но и у нас такие случаи бывали.
Я знал, что Рычагов, который в ту пору был одним из высших авиационных командиров в стране, ставил перед Сталиным вопрос о нецелесообразности сокращения норм налета, но был одернут. Рычагов, конечно, понимал, что быстрое развитие военной техники, особенно самолетостроения, создало трудности с горючим. Но его точку зрения разделяли многие авиационные командиры: было вполне очевидным, что экономить горючее на авиации нецелесообразно. "Я, может быть, в самом деле чего-то недопонимаю в экономике, в политике, - в сердцах говорил мне Рычагов после того, как его в этом публично упрекнул Сталин, - но я знаю наверняка: для того чтобы мы имели сильную авиацию, наши летчики должны как можно больше летать!.."