Однажды Свитченок отправился фотографировать крупный вражеский аэродром вдвоем с напарником. Ведомым у него был Александр Рыжов. Они подошли к аэродрому на большой высоте, и Рыжов понял, что им не повезло - под ними над аэродромом ходили парами "мессершмитты", а для того чтобы произвести фотосъемку, разведчикам необходимо было снизиться. В такой обстановке даже везучий Свитченок вряд ли смог бы что-либо сделать. Принимать бой с "мессершмиттами" над аэродромом, с которого моментально могут подняться еще несколько пар, - дело заведомо проигранное. Так показалось Рыжову, но тут же, к великому своему удивлению, он увидел, что Свитченок открыл фонарь, высунул руку с ракетницей - и вот две ракеты повисли над аэродромом. Если до поры до времени разведчики еще могли остаться незамеченными, то теперь об этом и говорить не приходилось - Свитченок сделал все, чтобы немцы, сколько бы их ни было на аэродроме и в воздухе, заинтересовались двумя "лавочкиными".
- Ты что, Фомич? Совсем?.. - с изумлением брякнул в эфир Рыжов.
- Так надо! - недовольно отрубил в ответ Свитченок, и Рыжов, спохватившись, замолк.
- Снижаемся, - спокойно передал Свитченок и пошел вниз так, словно все "мессершмитты" были его закадычными друзьями...
Рыжов ожидал чего угодно, но только не того, что произошло. Немцы почему-то не кинулись на них. Свитченок спокойно прошел на нужной высоте, сфотографировал весь аэродром и так же спокойно начал удаляться от аэродрома, постепенно прибавляя газ.
- Теперь не тяни! - бросил он Рыжову, и оба разведчика на максимальной скорости пошли к востоку.
Что в это время происходило на аэродроме, они не видели. Свитченку было ровным счетом наплевать на одураченных врагов - даже если они и кинулись в погоню, то слишком поздно: догнать "лавочкин", идущий со скоростью около шестисот километров в час, уже не могли.
Боевое задание летчики выполнили превосходно.
На фронте установилось затишье. Обе стороны готовились к предстоящим боям, и в начале декабря боевых вылетов у нас было сравнительно немного. Но война как война, и то, что произошло под занавес года, осталось у многих летчиков дивизии в памяти.
Примерно в полдень над полевым аэродромом Значки, где в ту пору базировались 139-й гвардейский полк и разведчики 523-го, четыре "яка" из эскадрильи 139-го полка отрабатывали групповую слетанность. Чуть в стороне с востока на запад на большой высоте шел в это время немецкий разведчик Хе-111. Так же, как и Ю-88, эти тяжелые бомбардировщики противник использовал для ведения разведки глубоких тылов. С земли звено "яков" было наведено на "хейнкель", и началось преследование. Однако догнать Хе-111 было трудно. Где-то в районе Каунаса три "яка" прекратили погоню, казавшуюся бесплодной, и вернулись на аэродром. Но один истребитель упорно продолжал преследование. Не быстро, но все же сокращал он расстояние - с земли было видно, как на большой высоте сближались два самолета. Казалось, еще секунда-другая - и наш истребитель откроет огонь. Многие потом говорили, что будто даже слышали отрывистый стук пушечной очереди. Так или не так это было, утверждать сложно, поскольку оба самолета почти одновременно вошли в облако и в тот же момент по "хейнкелю" ударили с земли зенитки.
Через несколько секунд из облака выпал штопорящий самолет. Сомнений быть не могло - падал "як". То ли в облаках его настигла пущенная наугад очередь стрелка с бомбардировщика, то ли в него угодил снаряд зенитки. Но падал он так, как падает самолет, у которого отбита плоскость.
Упал истребитель под Каунасом, возле деревни Поташане. Летчик из поврежденного самолета не выпрыгнул.
В этой машине был командир эскадрильи Иван Троян...
А 24 декабря во время разведывательного полета был сбит командир 523-го полка К. Пильщиков.
Константин Пильщиков в паре с майором Кривохижем искал немецкие танки. Полет проходил нормально - бывали сложнее.
Как опытный разведчик К. Пильщиков осмотрел весьма обширный район и ничего подозрительного не обнаружил. Однако чутье разведчика заставляло его снова и снова приглядываться внимательно к пустынной местности, покрытой кустарником и пересеченной оврагами. В конце концов он заметил гусеничный след, который уходил в глубокий овраг. Танков в овраге могло и не быть, возможно, находились они в другом районе, а этот след мог оказаться старым. Но когда летчик снизился, то понял - вышел точно. Решив проверить свое предположение, он ударил по оврагу из пушек. Тогда немцы не выдержали: из замаскированных в густых кустах танков они открыли интенсивный ответный огонь, и один снаряд попал в машину Пильщикова.
С боевого задания ведомый командира полка вернулся один...
Командовать 523-м разведывательным стал Иван Заморин.
Прорыв
Накануне решающего наступления в Восточной Пруссии - оно началось 13 января 1945 года - в штабе командующего 3-м Белорусским фронтом генерала армии И. Д. Черняховского состоялось совещание командиров соединений и частей.
Мне запомнились и это совещание, и сама обстановка, в которой каждая деталь указывала на исключительную важность предстоящей операции. Собрались мы в просторном зале старой кирпичной школы. В зале находился огромный, прекрасно выполненный макет, и все мы, участники совещания, от командующих армиями до командиров дивизий и частей, невольно тянулись взглядом к этому макету.
Я видел перед собой целую страну. Города на макете были образованы скоплением домов с островерхими крышами, повсюду четко обозначены крутые и пологие берега рек, темные массивы лесов, мосты, аэродромы, железные, шоссейные и грунтовые дороги. Я видел железнодорожные составы на дорогах и станциях, самолеты на аэродромах, колонны машин на шоссе. Вся эта страна, как паутиной, была опутана бесконечными линиями траншей, узлами укреплений, опорных пунктов. Казалось, в ней не было ни одного квадратного километра, где можно было бы рискнуть пройти в полный рост. Возле городов и в городах, под домами, под деревьями, на аэродромах, по берегам рек - всюду таились пушки, танки, самолеты... Дома обманывали мирным видом своих вздернутых крыш. Каждый дом приходилось рассматривать как укрепление, дот, дзот, ибо каждый дом готов был стрелять, и вся эта эластичность обороны была продумана не только по фронту, но и вглубь, до самого моря. Эту, в общем-то, небольшую территорию нельзя было пройти, подсекая и изолируя узлы обороны с той сравнительной быстротой, с какой позволила это сделать летом сорок четвертого года родная белорусская земля, развернувшаяся спасительным простором под ногами наступающей пехоты, под гусеницами танковых корпусов. Здесь не было этого простора. Здесь трудно было маневрировать крупными соединениями - все было сжато и нашпиговано боевой техникой. Предстояла самая тяжелая на войне работа - надо было рвать эту оборону на всю ее глубину, сокрушать каждый опорный узел, каждый очаг сопротивления. Как говорили тогда командиры сухопутных соединений, такую оборону предстояло "прогрызать"...
Как военный, я видел перед собой монолит, который можно было уничтожить только методичным дроблением. Относительно небольшое пространство и плотность оборони - тельных сооружений не оставляли другого выбора. Молчаливые взгляды командиров, цепко схватившие этот изрытый, начиненный огнем кусок вражеской земли, были весьма красноречивы - операция предстояла сверхсложная...
К середина января фашисты сосредоточили в Восточной Пруссии крупные силы. В состав группы немецких армий здесь входили 41 дивизия и 1 бригада общей численностью в 580 тысяч солдат и офицеров, 200 тысяч "фольксштурмовцев" Они имели 8200 орудий и минометов, 700 танков и штурмовых орудий, 515 самолетов 6-го воздушного флота.