— Мамочка, быстрей! Мамочка, быстрей!
Из страху такого вырвавшись.
Добре. Куда ж нам идти?.. Лес чужой, а ночь уже настала, темно Метров, може, пятьдесят, а може, больше мы прошли. А потом легли и спали вот так.
Еще ночью, как мы шли, дак крот бугорок нароет, а мне уже казалось, что это — мины… Говорю:
— Мамочка, мина!
Мы обойдем его, этот бугорок. А потом легли под елочкой Просыпаемся, уже обед — столько мы спали. Добре. Я уже стал говорить:
— Мама, есть хочу!
Дак она мне — сухарь. Я его немножко похрупаю. А куда идти — не знаем, куда идти. В лес, чтоб только в лес, чтоб на край не попасть нигде.
Вот прошли мы… А тут партизаны. Подходим.
— Откуда вы? — говорит.
Дак я уже говорю: так и так, от немцев утекли.
Они нам влили крупени немножечко, такая вот, сечка. Мы уже совсем другие люди стали: мы уже горячего попробовали. И зашли мы на Горелый Остров…
А потом и армия наша скоро пришла.
Ходили мы с мамой и плакали Там, где убитые, в Буденичах. Сказали нам, что и брат мой убит…»
ГОРИТ РАЙОН
В музее городского поселка Октябрьский Гомельской области можно увидеть такие цифры:
«Перед войной жителей в Октябрьском районе было — 32 тысячи
В конце 60-х годов — 25 тысяч»
Нечто подобное расскажут вам и Минщина, и Витебщина (бывшие Логойский и Бегомльский, Россонскии и Освейский районы), и другие места Белоруссии.
Выполнять свой план «обезлюживания», «освобождения жизненного пространства на востоке от населения» фашисты начали с первых дней войны
По особенно зловещий размах это приобрело на исходе первой военной зимы на Октябрыцине
Гомельскую область мы выбрали для записей в 1971 году потому, что лето было тогда сухое. Знали по Брестской и Гродненской областям, где уже побывали, что добираться придется до самых дальних деревень оно, пусть и подсушенное, приподнятое мелиорацией, а все-таки — Почесье
Хотя и знаешь, что Беларусь — нефтяная республика, и уже не первый год, но, очутившись в тех местах, будешь снова и снова искать глазами вышки, огромные баки — такое все необычное здесь, среди густой полесской зелени.
Немного в стороне — обязательные газовые факелы.
Знаешь, что это дорогая, «нерентабельная» красота, а не смотреть — не можешь.
И смотришь по-особенному: своими, но уже и не только своими глазами. Такое ощущение, что ты уже видел это полыхание под полесским небом, но в те годы — ночное, тревожное… Один из нас партизанил как раз на Полесье, но дело здесь не в его личной памяти, а в той памяти, которую мы собираем и с которой скоро и неизбежно сживаешься, как с собственной.
Люди из огненных деревень…
«Я не из этой, но тоже из огненной деревни», — сказала нам витебская крестьянка. И сколько их в Белоруссии, деревень, которые страшно, жутко породнил огонь! «Я — тоже…»
Не одному, пожалуй, человеку ночные отблески мирных газовых факелов нефтяного Полесья не дают заснуть. Потому что видится тогда и такое:
«…Снаружи подожгли нас. Вот взяли так, брызнули на этот клуб — и этот клуб пошел гореть. И вот один наш… Он в окно, в раму как дал и вылетел с сыном. Сын был вровень с ним. И еще женщина… Они, как летели ключом через это окно, дак немцы по ним очередь выпустили — те, что у железной дороги лежали. Они бежали все, как гуси какие, ключом, так они все и полегли, эти люди. А я сзади, из окна выпала, и тут канавка ж была, и кустики были такие…»
(Тэкля Яковлевна Круглова из городского поселка Октябрьский.)
«…Подожгли Ковали. На этом моменте. И мужчины эти позалезают на крышу, смотрят и видят, как ловят детей и бросают в огонь…»
(Матруна Трофимовна Гринкевич из деревни Курин Октябрьского района.)
«Тот край деревни занятый, а наш еще свободный. Мы и пошли на поселок, что у самого леса. Потом в ольшаничек. И тут нас, може, баб пятнадцать лежало, в этом ольшанике. Уже упали и лежали. Не видели, как они жгли, как убивали, только слышно — сильно кричали, народ кричал. Не слышно, что она там одна говорит, только: „А-а-а!“ Только голос идет, идет голос. А потом и все — онемели…»
(Ганна Сергеевна Падута из Лавстык Октябрьского района.)