Она взяла лейтенанта за вторую руку, и так они и стояли на глазах у всего полка, всех солдат, скосивших любопытствующие глаза, вытянувших шеи, у штабной группы офицеров, окружающих своего лихого командира и поглядывающих на них с удивленными лицами.
Женщины в Афганистане были на особом положении. Эту необъявленную войну, серьезное мужское дело, немногочисленные женщины – медсестры, машинистки, связистки, официантки – согрели душевным теплом, внесли в нее что-то домашнее, уютное.
– Метель-один! Я Первый, прием! – заскрипели вдруг ожившие микрофоны радиостанции Шульгина.
Первой «Метелью» был сам Шульгин. Он отнял руки от горячих ладоней девушки и сжал тангенту радиостанции:
– Первый! Я Метель-один.
– Время вышло, Метель-один. Начинай отсчет… Передай Елене Сергеевне, чтобы не волновалась. Передай, все просчитано. Скажи ей, что я, Сидорчук, за тебя лично отвечаю, как за сына. Так что вперед, сынок…
Елена вдруг всхлипнула, не удержалась, припала на мгновение к груди лейтенанта. Ее волосы упали волной на выгоревшую материю лейтенантского бронежилета.
– Я ничего не могу с собой поделать, Андрей, – зашептала она жалобно, сметая пальцами с ресниц горькую влагу слез, – прости… Мне трудно с собой справиться. Что мне с собой поделать? Я буду ждать. Всех ждать… Дай вам бог всем вернуться назад…
Шульгин наклонился, прикоснулся к нежному аромату волос, быстро развернулся и побежал к вертолетам. Солдаты замахали руками красивой печальной сестричке, оставленной их любимым лейтенантом.
Нехотя закружились с каким-то животным уханьем винты первого вертолета, у-у-у-у-ух, у-у-у-у-ух. Затем это филинское уханье стало частым, свистящим… И вертолет, рядом с которым стоял Андрей, начал медленно и неудержимо свой разбег.
Андрей сделал несколько шагов, держась за выставленный трап, не решаясь на последний рывок в эту дрожащую глубину десантного салона, и тут медицинская сестра решительно замахала рукой.
Начавший движение вертолет оторвался от лейтенанта, пошел вперед, содрогаясь мощью авиационных двигателей, а Шульгин развернулся в обратную сторону и побежал навстречу медицинской сестре.
– Товарищ лейтенант, – выкрикнула она, – вы же забыли это… Вы не взяли санитарную сумку.
Она сорвала с плеч походную аптечку с нашитым крестом, невинный предлог для краткой встречи, который забытой вещью прятался за ее спиной во время их быстрого разговора.
Шульгин поймал брошенную сумку.
– Это нам совсем не пригодится! – крикнул он через плечо и побежал ко второму вертолету, тоже набирающему скорость.
Несколько рук подхватили его за тяжелую амуницию и втащили в салон разгоняющейся машины.
2
Шульгин, неповоротливый, неуклюжий, сидел, наклонясь вперед, не в силах опереться на вещевой мешок за спиной, который, подобно неудобному горбу, сталкивал его с узкой вертолетной скамьи десантного салона. Качались гудящие борта винтокрылой машины. Бортовые иллюминаторы то круто взлетали вверх, упираясь в пустое, бессмысленное небо, то падали вниз. Дрожали в полосах света бесчисленные пыльные крошки. Кружились по днищу вертолета клочки бумаги. Плясала около щеки черная мушка автомата. Трепетала перед глазами тонкая нить антенны.
Один из летчиков в светло-сером комбинезоне, выглаженном, элегантном, по сравнению с мешковатой формой пехоты, находился в десантном салоне. Улыбаясь, поглядывал в сторону напряженных солдат. Спокойно вертел в руках кубик Рубика. Выстраивал грани, почти не глядя. Изредка посматривал в иллюминатор. Похоже, он не воспринимал всерьез ни эту операцию, ни саму афганскую войну.
Шульгину давно уже казалось, что многие летчики относятся ко всему происходящему на афганской земле снисходительно, словно смотрят на все происходящее здесь из театрального партера. И хотя они видели смерть далеко не театральную, и тоже отправляли «цинки» с телами своих друзей, но это не мешало им жить здесь обычной гражданской жизнью и даже делать в Афганистане совсем невоенный «бизнес».
И летели вместе с военными грузами, болтаясь в топливных баках, сотни бутылок «Столичной», «Русской», «Московской»… И в сравнении с той высокой ценой, которую монопольно поддерживали все летчики на своем внутреннем «водочном фронте», водка в Союзе казалась вовсе бесплатной. Отличалось отношение к этой войне у летчиков и у пехоты-матушки, хотя сам Шульгин отчетливо не понимал, чем же оно отличалось?
Он смотрел на чисто выбритого летчика, щеголяющего аккуратной прической с пробором, безупречной чистоты летным комбинезоном, новенькими гражданскими туфлями, и думал о том, что срок службы летчиков в Афганистане вдвое короче, чем у пехоты, – всего один год, да и тот чередуется многочисленными отпусками для отдыха и реабилитации.