Лишь небольшая часть населения России была снабжена противогазами. Даже в Москве противогаз имел только каждый четвертый человек; в остальной стране положение было гораздо хуже; громадное большинство деревень и маленьких городов вообще не имели противогазов. Но это была только половина трагедии. Ужасная тайна заключалась в том, что только очень немногие из этих наличных противогазов, как имевшихся в армии, так и гражданского населения, были куда либо годны. По официальным подсчетам около 65 процентов противогазов, произведенных во время войны, были совершенно безполезны. Основная причина была в том, что за недостатком резины, мы должны были употреблять прорезиненное полотно, которое не прилегало герметически к лицу при надевании противогаза. Был также серьезный недостаток листового железа, стекла и других предметов, идущих на производство противогазов.
Если бы немцы знали это, то весьма вероятно, что они развернули бы химическую войну в ужасающих размерах. Если же они это действительно знали, то мы должны признать, что только предупреждение Черчилля и Рузвельта о беспощадных газовых репрессиях спасло миллионы моих сограждан на полях сражений и в населенных центрах.
Однажды, говоря с одним высокопоставленным военным чиновником из военно-химического управления, я откровенно спросил его, зачем он принимает эти противогазы.
«А что же делать?» ответил он, пожимая плечами с жестом отчаяния. «Совсем никаких противогазов? Таким образом мы имеем хотя бы психологические или моральные ценности».
Однажды, поздно ночью, мне случилось быть у Уткина, когда он приготовлялся ехать домой. Я увидел, как он пошел к сейфу и вынул оттуда несколько новых, хорошо сделанных противогазов. Очевидно мое лицо отразило мои мысли.
«Не глядите с таким обвинением», улыбнулся он. «Это для моей жены и детей. Кто знает, что может случиться… Нет оснований для паники, но здравый смысл требует бдительности».
«Но, Андрей Иванович, почему вы не употребляете противогазов, изготовляемых для широкого потребления?»
«Вы что, с ума сошли?» воскликнул он и добавил примирительно, «я побеспокоюсь о двух: для вас и вашей жены».
В отношении газоубежищ для населения дело обстояло еще хуже. Несколько построенных газоубежищ могли вместить только ничтожную часть населения больших городов и, кроме того, большинство из них были построены плохо и не изолировались герметически. В маленьких городах и в деревнях конечно, газоубежищ не было вообще.
В Москве Кировская станция метро была оборудована под газоубежище для высоких чиновников; кроме того, были убежища в различных наркоматах. В нашем Совнаркоме мы имели газоубежище с коврами, буфетом и библиотекой. Но все это не было большим утешением для рядовых граждан. Картина выглядела не лучше и в отношении противохимической обороны, несмотря на то, что задача была поручена Политбюро специальным химическим войскам НКВД.
Но если у нас были трудности с противогазами, танковыми деталями, моторизованным оружием, самолетами, — мы перекрывали все это, по крайней мере, в одном отношении. Однажды ночью, когда я работал над докладом, Уткин попросил меня зайти в его кабинет. Там я нашел его погруженным в то, что мне сначала показалось странной игрой. На его письменном столе, на стульях и в других местах были разложены куски материи, покрытые золотым и серебрянным шитьем.
«Погоны!» воскликнул он счастливо.
По всей комнате также были разложены артистически сделанные образцы новых форм для всех чинов армии, от маршала до лейтенанта, с погонами на соответствующих местах. Тот факт, что погоны, некогда ненавидимые как символ царского милитаризма, должны быть восстановлены, еще не был предан огласке.
Решение было принято Политбюро и через некоторое время должно было быть «утверждено» Верховным Советом. Но производство их уже было начато и здесь лежали образцы.
«Я везу их в Кремль», сказал Уткин. «Товарищ Сталин будет лично их осматривать. Разве они не великолепны?»
Он был в веселом настроении. Чем хотел бы я быть, он хотел знать — маршалом? адмиралом? Он выбрал соответствующие погоны и положил их мне на плечи.
«Нет, нет, эти мне не идут», сказал он шутливо. «Может быть вы больше подходите для этих — просто полковничьи, но красивые».
«Андрей Иванович», сказал я, «не будет ли введение погон и новых форм воспринято многими, как возвращение к русскому империализму?»
Он засмеялся.
«Какое глупое замечание! Кто обращает внимание на то, что подумают несколько идиотов дома или заграницей? Сердца под расшитыми погонами останутся подлинными советскими сердцами, бьющимися в унисон, также как наши бойцы дружно сражаются за идеи товарища Сталина». Он помолчал и добавил, подчеркивая, «А кроме того, если даже некоторые люди подумают, что это знаменует возврат к империализму, то даже это может быть политически полезно, это создаст для нашей страны друзей в известных кругах.
ОТРЫВОК ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
В то самое время, когда было об'явлено о мнимом роспуске Коминтерна, принесшем радость в сердца более наивных капиталистических союзников, я случайно побывал на складе «Международной Книги», организации, издававшей пропагандою литературу на иностранных языках. Там я увидел большие запасы свежеотпечатанной партийной литературы для распределения в тех странах, куда должна была вступить Красная Армия. В теории Коминтерн был мертв; на практике ЦК спешно готовился к идеологическому завоеванию Европы, наравне с военным завоеванием. Персонал «ликвидированного» Коминтерна лихорадочно реорганизовался для колоссальных задач, предстоявших в Германии, Франции, Польше, Венгрии, Италии и др. странах.
Ожидавшееся завоевание Европы должно было быть произведено смесью убеждения и силы. В нескольких красных зданиях в центре Москвы, недалеко от Кузнецкого моста, специально отобранные чекисты интенсивно обучались для работы заграницей, как в освобожденных советских областях, так и в других странах Европы. Это все были офицеры и партийцы. Они представляли сливки полицейской элиты. Они приготовлялись для исторической задачи «чистки» населения, находившегося под немецкой оккупацией и влиянием, — а на лексиконе НКВД «чистка» есть слово с устрашающим смыслом.
Эти вновь подготовленные полицейские контингенты сопровождали Красную Армию и войска НКВД в триумфальном походе на запад. Обычно они скрывали свою полицейскую принадлежность, нося обычные армейские знаки различия, вместо пурпуровых петлиц НКВД. В частности они были предназначены для отвратительного и кровавого дела по сортировке советских граждан миллионов тех, которые могли рассматриваться как «нежелательные» после их временного отпуска от советского контроля. «Лояльность» бесчисленных миллионов, которые уже пострадали от нацистской пяты, должна была быть измерена жестокими хлыстами советских полицейских. По обвинению в сотрудничестве с немцами тысячи были расстреляны, сотни тысяч сосланы в ужасном пире террора. Неслыханные ужасы были совершены этими отборными убийцами над населением Воронежа, Ростова, Смоленска, Северного Кавказа и всех других областей, после отхода немцев.
Мужчины, женщины и дети, которые работали при немцах просто для того, чтобы заработать свой хлеб, часто под принуждением, сгонялись вместе и убивались, даже без видимости расследования, не говоря уже о суде. Громадные армии несчастных советских граждан загонялись в вагоны для скота и транспортировались в тыл, для рабкого труда в концентрационных лагерях и колониях. Общее количество этих вывезенных составляло, без сомнения, много миллионов к концу войны. Тот же самый вид чистки имел место, конечно, и в не советских странах после прихода Красной Армии.
Конечно, были настоящие коллаборанты, настоящие изменники, которые заслужили наказание. Но предположить, что измена достигла гигантских масштабов соответствующих репрессиям НКВД в освобожденных областях, было бы преступлением по отношению к русскому народу. Со своим характерным презрением к человеческой жизни, полицейское государство распространяло термин сотрудничества с врагом и измены на всех, кто осмелился произнести осуждающее слово против диктатуры Сталина или выразить хотя бы одно сомнение в «социализме» Кремля.