Я стонал от боли. Гершгорн должен был вызвать охранников, которые подняли меня. «Уберите эту сволочь. Выкиньте его вон!» Когда меня тащили к двери, я почувствовал, как он еще раз ударил меня кулаком в затылок. Часовые вытащили меня в маленькую комнату, где меня оставили зализывать мои раны. Я просидел там час или два.
Затем вошел Гершгорн.
«Ну, обдумали ли вы, или вас надо еще убеждать?
«Нет, я не подпишу. Вы можете меня убить, но я не подпишу».
«Я даю тебе три дня на размышления. А теперь убирайся!
И так я вышел. Но мой партийный билет был все еще в моем кармане…
Я оказался на улице, на которой свирепствовала снежная буря. Снег хлестал меня по раненому лицу, как тысячи кнутов. Я доплелся до гостинницы. В вестибюле мое сознание механически схватило слова большого плаката, оставшегося от выборов: «Сплотимся вокруг Сталина за счастливую жизнь!»
Я свалился на постель, не снимая одежды. Куда бы я не поворачивался, я видел на стене портрет Сталина. Я думал не о физической боли, не об унижении. «Итак, теперь, товарищ Сталин», я говорил портрету, «наше знакомство закончено. Не осталось ничего недосказанного. Всё ясно. Привет, товарищ Сталин!»
Восьмой и девятый отрывки из'яты из книги по цензурным соображениям.
ОТРЫВОК ДЕСЯТЫЙ
Атмосфера в Москве в этот момент могла только способствовать углублению моего пессимизма, это была вторая неделя марта 1938 года; неделя, когда происходил третий и самый сенсационный из всех кровавых процессов этой чистки. Стране сообщались самые фантастические обвинения против отцов Революции и их еще более фантастические «признания». Все это казалось совершенно невероятным, т. к. в числе обвиняемых были Бухарин, Рыков, Крестинский и другие, имена которых были тесно связаны с именем Ленина.
Николай Бухарин, блестящий писатель, аскет, «большевистский святой», был особенным кумиром коммунистической молодежи моего поколения. Я вспоминал нашу встречу с ним в кабинете Орджоникидзе и последующие встречи в его собственном кабинете. Даже после его опалы и исключения из Политбюро, его появление на митингах и собраниях вызывало почти такие же овации, как и появление самого Сталина. Алексей Рыков был заместителем Ленина на посту председателя Совнаркома. У него была голова фанатика со всклокоченной бородой и горящими глазами; даже его известная слабость к бутылке не уменьшала его попупярности. Сейчас эти люди, и другие подобные им, чернили себя и развенчивали себя в наших глазах. Сейчас их расстреливали как шпионов, агентов капитализма и изменников.
Я могу утверждать, что никто из тех, кого я видел в Москве, не придавал ни малейшего значения их признаниям, эти люди были вынуждены послужить марионетками в политической постановке, не имевшей никакого отношения к истине. Сталин уничтожил своих личных противников и ему удалось заставить их участвовать в своем собственном унижении и казни. Нас поражала техника этого дела. Но даже от партийцев нельзя было ожидать веры в эти фантастические обвинения. Среди коммунистов это бы равнялось признанию сверхестественного идиотизма. В большинстве случаев мы принимали эти фантастические версии в символическом, аллегорическом смысле.
Старый товарищ Миша, которого я посетил в эту поездку, был совершенно сломлен. Он близко знал казненных вождей до и после революции. Его об'яснения их признаний, хотя и далекие от удовлетворительности, были самым логичным об'яснением этого явления, из всех, которые мне пришлось слышать. Оно было основано на информации, полученной им от его многих друзей в Кремле.
«Начать с того, Витя,» сказал он, «что ложь остается ложью, независимо от того, сколько человек в ней признается. Давай забудем критику. Бухарин, Рыков и другие, несмотря на свое героическое прошлое, были все же только людьми. Ты сам мне говорил, как близок ты был к подписанию множества выдумок, под давлением в Никополе. Но то, через что прошел ты, было детской игрой по сравнению с моральными и, возможно, с физическими мучениями, примененными против этих вождей».
«Но ведь эти самые люди стойко держались против преследований и угроз царской полиции, товарищ Миша!»
«К несчастию, здесь не может быть сравнения. Царская охранка была слишком примитивной, не такой научной, не такой дьявольски умной, как нынешняя система. Я не знаю, сколько старых революционеров удержалось бы, если бы охранка применяла к ним научный садизм НКВД».
«Кроме того, есть еще одна вещь и такая же важная, Витя. В старые дни у этих людей была глубокая вера, которая поддерживала их. Люди могут пожертвовать собой, — и что еще более важно, — теми, кого они любят, для глубокой веры и страстной надежды. А что может их поддержать при пытках НКВД? Ни надежда, ни вера. Они были разочарованными людьми. Дело всей их жизни лежало вокруг них в развалинах, без надежды на восстановление его. Зачем играть роль героя в мертвом деле? Зачем продолжать борьбу, когда нет ни малейшего проблеска надежды? Попробуй понять это и ты начнешь понимать, почему вчерашние герои становятся мягкими, покорными и лишенными всякого достоинства».
«Верите ли вы разговорам о сговоре между обвиняемыми и обвинением?»
«Я верю, что это факт, и ты должен понять, что я базирую эту веру на достаточно интимной информации. Ты знаешь, что НКВД редко ликвидирует человека, не ликвидировав также и его семьи. Можешь ли ты признать случайностью, что дочь Рыкова, которую он любил больше всего на свете, остается живой и на свободе? Или что отец Бухарина, жена Розенгольца и другие близкие родственники не были тронуты? Я считаю несомненным, что эти люди клеветали на себя, — играли предназначенную для них роль, — чтобы спасти тех, кого они любили.
«Позволь рассказать тебе, что я знаю от товарищей, стоящих близко к Ежову. Сценарий для этого спектакля был разработан НКВД по личному приказанию Сталина. Каждый актер — прокуроры, обвиняемые, свидетели, судьи — знали наизусть свою роль до поднятия занавеса. Те из обвиняемых, которые не желали сотрудничать, были убиты без суда. Остальным заплатили жизнями их детей, жен, родителей, близких друзей. В дополнение им обещали, что им будет дано право аппелировать к высшим инстанциям, даже в Политбюро. В таких обстоятельствах маленькая надежда может завести далеко.
«Но в случае Бухарина, Рыкова, Крестинского и нескольких других сговор был особый. Им обещали, что если они выполнят все, что им было предписано, то их смертные приговоры будут заменены простой ссылкой. Сталин даже играл на их тщеславии. Как может он позволить расстрелять их, говорил он, когда их имена имеют такой большой исторический вес?»
«Ну, жертвы выполнили свою часть соглашения. Сталин — нет. Очевидно, он даже не собирался этого делать. Казнь произошла через несколько часов после суда. Бухарин и Рыков умерли с проклятиями Сталину на устах. И они умерли стоя — не ползая по полу и не умоляя о пощаде, как Зиновьев и Каменев».
«А вот еще кое-что из внутренней информации. Сталин создал комиссию для написания новой истории партии. История будет пересмотрена, факты будут извращены, чтобы подтвердить фантасмагорию этих процессов. Ты и я будем смеяться над этими выдумками или плакать над ними. Но новое поколение растет без воспоминаний о прошлом. Сейчас уже идет чистка библиотек от всех старых книг или статей, которые противоречат глупым выдумкам этих процессов. Кошмар укоренится, как официальная истина. Ложь победит, эх, Витя, и за это я провел десять лет в цепях в сырых камерах царских тюрем…» В это время многие коммунисты находились во власти таких горьких дум и с отчаянием наблюдали, как в волнах террора гибнет старая большевистская гвардия, обреченная Сталиным на истребление. Наблюдали и молчали, безсильные что-либо сделать для защиты партии, которой отдали лучшие свои годы.